Иван-чай. Год первого спутника

— Вы же сам, Павел Петрович, молодой человек! — с жаром, снижая голос до шепота, внушала Эра Фоминична. — Мало ли что случается в вашем возрасте? Представьте, что и вы с кем-то не поделили успеха у девочек — мы взрослые люди. — Губы ее, в помаде, обсыхали от волнения припаленной корочкой. — Не поздно еще все уладить! Ну, повздорили молодые люди, попробуйте в этом разобраться. И разве весь смысл в отместке? Ведь это ужасно некрасиво — мстить!

«Какова женщина! Все моральные нормы знает назубок, и в одну минуту все их перевернет себе на пользу, а там хоть трава не расти».

— Нельзя же, право, из-за какого-то нелепого случая портить жизнь мальчику! — продолжала настаивать Эра. — Он всегда был ужасно сообразителен, у него склонности к высшей математике, а сейчас он увлекся кибернетикой! Может выйти ученый с именем, и вот…

— Из Веника? — не на шутку удивился Павел.

«Из Веника при любых обстоятельствах выйдет Метла, да и то, если за него вовремя взяться!» — хотелось сказать напрямик, но он все-таки сдержался, пощадив материнские чувства.

— Как жаль, что вы ближе не познакомились… Вы заходите, заходите к нам обязательно. Даже сегодня, мы будем все очень рады! И муж…

— Спасибо, — сказал Павел, и по его глазам Эра поняла, что он бесстыдно рассматривал ее, как неодушевленный предмет, чем-то удививший его.

— Скажите прямо, что я должен сделать? — Павел откровенно глянул на часы. А Эра успела заметить, что даже часы его не заслуживают уважения: у них стекло с трещиной. Разбил, наверное, копаясь на трассе в барахлящем моторе.

— Как же вы не поймете? — дернула сухим языком по губам-корочкам Эра Фоминична. — Дело в том, Павел Петрович, что все зависит от… того паренька. Если он не будет подавать в суд, то все и уляжется само собой. С ним хорошо бы поговорить, убедить его. И мы просили бы…

— Странно. Почему я?

— У вас, извините, большой авторитет. Вы разве не замечаете? А паренек — он вас знает, и девочки тоже. Ну, он заходил к вам совсем недавно, я только не упомню фамилии. По-моему, что-то насчет увольнения.

Словно железным прутом с оттяжкой ударили Павла.

— Сашу? Прокофьева!

Как долго она морочила ему голову! Ах, салонная львица, элита! И как все интеллигентно и благопристойно.

— Сашу Прокофьева? — повторил он.

— Но что же вас так удивило? Вы не можете даже представить себе, какую услугу окажете нам.

— Да он же мой друг! — сорвался с вежливого тона Павел. — Друг! Ну с какой же стати я стал бы!

Он не мог больше щадить.

— Вот вы… интеллигентная, умная женщина… — выдавил из горла совсем ненужное предисловие. — Неужели вы не понимаете… Неужели и в самом деле вы убеждены, что все люди вокруг — это так, другой «сорт», что ли? Почему вы свое самомнение не пытаетесь даже скрывать? Кто вам давал повод?

— О чем вы, не понимаю?! — испуганно и возмущенно прошептала Эра, отступив к своему столу. — Откуда вы взяли, право!

Павел комкал пачку «Беломора».

— Не понимаете? Но ваш Веник непременно будущее светило! Он называет меня «плебеем» не стесняясь. Что такое? Почему?

— Это ваше дело, как вы друг друга называете. Все это несерьезно, Павел Петрович!

— Не знаю, по-моему, очень серьезно, — заметил Павел. — За Прокофьева не беспокойтесь, он простой парень, в суд вряд ли подаст.

Эра Фоминична торопливо надевала шубку, шляпку. У двери резко обернулась, и он не узнал ее. Это была прежняя львица, способная не только поранить, но разорвать на клочки.

Нет, сама Эра не испугала его, настораживало другое. Он вдруг понял, что мягкая, округлая, какая-то лавирующая внешность Пыжова — а он теперь для Павла был неотделим от жены — на поверку выходила маской, притворством. На самом деле такие люди способны добиваться своего любой ценой, даже собственным унижением. Вопреки всему. И это было связано каким-то образом с жизнью мастерских, со школой, с семьей Кости Меженного. Узел крепкий и запутанный, который не так-то легко развязать. Узел «технически обоснованный…».

Вечером Павел зашел к Наде: хотел рассеять как-нибудь ее обиду после двух неудачных разговоров по телефону. Но она не собиралась мириться. Слишком встревожили ее заявления, что лежали у директора.

Снова возник какой-то непонятный спор, из которого выходило, что Павел не умеет работать, а еще пуще — жить, и это никак не радует Надю.

— Надька, брось! — сказал Павел. — А сама ты хорошо работаешь? Твой комсомолец лежит в больнице, избитый будущими светилами науки, а комсомольская организация числит его прогульщиком. Здорово получается!

Надя недовольно отмахнулась.

— Все уже установлено, я послала Майку в больницу. Ничего страшного, кажется, нет. Драка, подумаешь! Первый раз, что ли!

— Можно б сообща взяться за порядок, если мы комсомольцы.

— Почина не было, — спокойно возразила Надя.

— Какого почина?

— Чудак-человек! — сожалеюще засмеялась Надя. — Ну, обыкновенного! На всякое мероприятие должен быть  п о ч и н. Вот квартиры начинали самостроем возводить — это горьковский почин. Саратовские комсомольцы — застрельщики снегозадержания на полях. А наше дело — не стоять в стороне.