Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Печет в нутре, — сдавленно оправдывался Пантя, облапив растопыренными, пальцами грудь и придвигаясь к Андрею, — Всю жизнь, кажись, уголь жгу, соль варю, дым глаза выел! Теперь свежим ветром потянуло…

— Постой-ка, — сухо прервал ссыльный. — Ты где… про Ленина слышал?

Тут взгляды обоих скрестились на Якове. Он встал, обиженно шагнул в угол и привычно кинул ружье на плечи.

— Пойду я…

— Да погоди, не в том дело! — вскричал Пантя. Он порывисто прошел к порогу и запер дверь на крюк. — Не в тебе вопрос. Ты слушай да мотай чего следует на ус.

— Где слышал? — настойчиво спросил Андрей.

— Там, куда ходил. А еще на книжке прочел, что тебе нес. Я на эти штуки страсть какой грамотный стал теперь!

— Грамотный, а все же помалкивай.

— Дома можно и поговорить. Притом я это знать хочу, Степаныч, во как! Не смущай ты меня, коли уж ввел во искушение. Выкладывай все, что доверишь!

Андрей снова усмехнулся своей мягкой недоверчивой улыбкой и надолго замолчал. С рабочими в городах он разговаривал легко и просто. А здесь, в лесной деревушке, чувствовал себя связанным по рукам и ногам чугунной тяжестью ума Панти и первобытным любопытством сумрачного охотника. В каждом из них скопилось свое, вымученное, горькое горе — понять ли им до глубины души, почему иные люди добровольно идут на штык и пулю ради счастья других?

Неделю назад он посылал Пантю в Сольвычегодск и на сереговские заводы, чтобы связаться с нужными людьми. Попытка удалась: помогла память Андрея, не забывшего одного адреса в Сольвычегодске. Пантя принес новые адреса явок и маленькую связку брошюр — на этом, думалось, и кончилось его участие в этом деле. Оказалось — нет. Прочитал парень в дороге заголовок одной из книг, а может, поговорить пришлось там с каким-нибудь знающим человеком по душам — теперь большего захотел. Но это была бы долгая, терпеливая работа, о которой Андрей еще не задумывался.

— И другое еще… — прервал его размышления Пантя. — Это что за Рэ-сэ-дэ-рэп?

— Тоже— из книжки?

— Целую ночь читал, не вини, Андрей Степаныч. Будь другом. Я не перед урядником исповедуюсь, втолкуй как следует…

Андрею стало не по себе из-за напрасного недоверия к чистой бедняцкой душе Панти.

— РСДРП? Это Российская социал-демократическая рабочая партия. Ра-бо-ча-я, понял? А Ленин — ее руководитель. Вождь российской рабочей партии.

— Рабочей? — прошептал Пантя. — Стало быть, это он и пишет всю правду про бедноту в той книжке? Самую живую, а?

«Всю правду», — недоверчиво прикинул в уме Яков, однако пересел поближе к столу.

Бро-о-сай, Ванька, водку пить… —

глухо донеслось с улицы, и вдруг пьяная забористая брань заглушила горечь песни. Пантя сердито глянул в окно, отвернулся.

— Когда ж она, правда-то… когда ж она наружу выйдет, а? — с хрипом выдохнул он.

— А вот как терпение лопнет, так, значит, и будет в самый раз, — ответил Андрей. — Об этом словами трудно рассказывать. До этого каждый сам умом доходит. Понял?

— Это верно. Людей тыщу раз надули, так они теперь никому — ни богу, ни черту — не верят. Да и себе не каждый раз…

Яков зажмурился. Стало страшно за Пантю: разве можно жить на белом свете с этакой злобой? И ссыльный тоже — все о правде. А кто ее, правду эту, в глаза видел?

Но если подумать как следует, то правда каждому человеку не во вред. Коли по правде люди жили бы, то никто бы друг друга не грабил. Никто не отнял бы у Якова кровных пятнадцати рублей, не заставил идти в зимогоры. А теперь приходится.

Опять же — своей волей в тюрьму никто не полезет. А эти и тюрьмы не боятся. Их, по всему видно, на Руси не один десяток, не одна сотня…

Ленин. Кто такой? Почему за многие версты о нем слышно? Ничего в толк не возьмешь…

Между тем Пантя накинул на плечи свой потрепанный армяк, бросил за спину котомку и, обняв старуху, сел по обычаю на табуретку.

— Ну, спасибо, Степаиыч… Пожелай с легкой руки удачи нам, бедолагам. Будь здоров.

Они отошли от избы уже на десяток шагов, а в ушах все еще звучал прощальный скрип двери.

— Добудем на Ухте деньги — сразу назад, — пробурчал Яков, чтобы отделаться от тоскливых мыслей. — Там не приказчики, сам Никит-Паш… Может, и не обидит?

Пантя сбоку поглядел на друга, ничего не ответил. На выезде их подобрала попутная подвода. Уселись в телегу, закурили, и только тут Пантя проговорился:

— Ты как хочешь, а я к Никит-Пашу не пойду. Ну его к дьяволу! Уж если потеть, так не за честное купеческое слово, а за земскую расценку. От Половников пойду…

Яков выбил трубку о наклеску телеги, засопел:

— Как хочешь… Я к Никит-Пашу двинусь.

— Гляди, тебе видней, — так же безучастно согласился Пантя.

Каждый был прав по-своему, и каждый боялся прогадать.

Уже на выезде из деревни Пантя оглянулся.

У крайних ворот, сбочь дороги, стояла Агаша и тоскливо смотрела им вслед. Ветер трепал ее юбку, шевелил белые завитки около ушей. Когда Пантя обернулся, она торопливо и жалко махнула ему рукой. И в этом стыдливом движении Пантя почуял и девичью преданность, и страх перед упрямым братом, и обещание ждать.