Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

…Вечером сторож волостного правления долго прохаживался у дома Батайкиных, пытаясь заглянуть в окно, и дважды напугал старуху. Потом покинул улицу и неожиданно появился во дворе откуда-то с задов.

Дверь отворилась с тихим скрипом. Старик просунул в избу волосатую голову, огляделся по сторонам. Потом, убедившись, что старуха уже убралась на печь, выразительно кивнул постояльцу: выйди, мол, на минутку…

Андрей вышел.

В темном чулане дед придержал его за руку.

— Ты, Степаныч, вот чего… Ты гляди, как бы не приключилось чего. Замечен ты, слышь, на рыбалке. — И зашептал еще тише: — Писарь уехал днем к становому. Гляди сам. Я, сынок, в этих делах мало смыслю…

Он высвободил пальцы из горячей руки Андрея и так же тихо вышел за двери.

Ночью он исправно наблюдал за окнами дома, сидя на влажном от росы крыльце волостного правления.

Сереговские заводы не работали. Пантя, поджидавший друга в лодке, еще издали по виду возвращавшегося Якова понял, что дело плохо.

— Ну как? — спросил он.

— Плохо, — буркнул тот и принялся с ожесточением разламывать буханку хлеба, купленную в трактире. — Ешь! Подыхать, что ли, все собираются? Никого не берут. Соль, говорят, не нужна стала. А мясо у Чудова червями пошло!

Пантя медленно жевал пресный хлеб, испытующе поглядывая на товарища. Яков становился злым, не похожим на самого себя.

— Ну, так как же? Может, со мной на Мотовилиху, а?

Яков отрицательно покачал головой, оттолкнулся веслом от берега.

— Знаешь что, Пантя! Давай-ка я спущу тебя лодкой в Усть-Вымь. Нечего тебе ноги бить пешком. А там разойдемся. Я на Ухту пароходом думаю махнуть, к одному человеку.

— Кто тебя там ждет?

— Гарин. Есть такой человек хитрый. На глазах надул двух купцов в Весляне. Жулик! А меня крепко звал в проводники, да я по глупости отказался…

— Сам же говоришь, что жулик?

— Э-э, собака своих не кусает. Мы с Филиппом его на Роч-Косе из прорвы вытащили…

— Гляди, а то дойдет до денег — и позабудет, что ты свой.

— Не позабудет, — мрачно пробурчал Яков.

— Тебе видней…

Лодка неторопливо спускалась вниз по течению. Мимо проплывали зеленые берега с прошлогодними, заброшенными остожьями и новыми, аккуратно очесанными зародами, с черными, будто обугленными, деревушками. Лесные керки выглядывали из ельников, готовые с первым снегом принять охотников.

Яков сидел, опершись на локоть, и думал. Его манили эти лесные избушки с их знакомой тишиной и одиночеством, с незапятнанной справедливостью леса, семипудовой усталостью многоверстной погони за зверем и сладким отдыхом после.

Эх, ушел бы он снова в это родное и привычное странствие, позабыл бы страшную правду о людях, глубоко засевший в душу свист падающей сосны и запоздалый вопль: «Берегись!..»

Ушел бы от них Яков в лес, да сегодня жить нечем.

В Усть-Вымь приплыли поздно вечером.

— Пешком пойду, — сказал Пантя, прощаясь. — Тут уж недалеко до дома, нечего время терять. Дня три отдохну, да и в Пермь…

Он ступил на берег, подкинул пустую торбочку.

— Покуда!

Яков все думал о чем-то. Потом сунул руку в карман.

— Подожди, Пантя… Бери трояк на дорогу. И вот еще: передай Агашке червонец. Скажи, что больше не заработал я… — Пантя взял дрогнувшей рукой замусоленные бумажки. Яков отвернулся в сторону, невнятно добавил: — Зайди к ней. Пособи, коли неуправка в чем… Все же не чужой человек. А?

Пантя крепко пожал его руку.

— Спасибо, Яш… Не забуду этого! Спасибо!

И ушел вверх по угору своей размашистой походкой. Яков, опустившись на банку, долго смотрел ему вслед.

На восходе солнца Вымь курилась тонким туманом. Теплое и росистое утро ласкало берега, в плесах билась красноперая рыба — язь, а над стрежнем из быстрины взвивались серебряные хариусы.

Пришлось опять подниматься вверх по реке — пароход только недавно ушел в Весляны и ожидался не скоро.

Яков стоял на корме и неторопливо отталкивался шестом. Верстах в двух от села, когда он огибал песчаную косу, за излучиной, там, где над водой поднимался невысокий крутояр, из-под ольхового куста встал человек, махнул рукой:

— Эй, хозяин!

Яков оперся на шест, придержал лодку.

Человек в черном, городского покроя пиджаке опять поманил его рукой. Крикнул вполголоса:

— Перевези на тот берег!

Что за удивление! Человек как будто был знаком Якову. Мать честная, кажется, батайкинский постоялец!

Лодка упруго подалась вправо, наперерез волне, скользнула к кустам. Так и есть, ссыльный. Тот самый непонятный человек, который первый сказал, что жаловаться в жизни некому…

Едва лодка коснулась берега, ссыльный торопливо шагнул в нее и, не удержавшись на шатком днище, сел. Тоже удивленно и пытливо всматривался в лицо Якова. В глазах притаилась тревога.

И тут Яков почему-то широко и лучисто улыбнулся:

— В бега пошел?

— Вроде бы… А ты узнал меня? Я уже забыл, парень, как тебя звать-то? Яков, что ли?

— Яков. А ты — с четырьмя фамилиями?

Теперь улыбнулся Андрей:

— Приходится. Если цел останусь, пятая прибавится.

Посудина миновала стрежень, и шест стал доставать дно. Яков изо всех сил толкал лодку, а беглец тревожно посматривал по сторонам.