Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

В окно заглянуло солнце и вновь ускользнуло за огромное белое облако. Порыв ветра надул кружевную штору. Вспыхнувший было косой столб пылинок снова пропал. Было сумрачно и неуютно в этой чужой, богато обставленной комнате с низким потолком.

Она поднялась, положила руку на спинку старого кресла с витыми ножками, снова всхлипнула. Павел Никитич едва разобрал прерывистый лепет:

— Мне больше… не на кого опереться! Будьте отцом… Павел Никитич!

«Господи, кажется, дело к концу!» — обрадованно подумал Козлов и погладил руку новообретенной дочрри.

— Как можно! Как не позаботиться, милая… Свои ведь. Знал папашу-то. Как родного брата. Изволь, коли надо в чем помочь…

Хитрый был купец! Пойди разберись в его скороговорке: мало или много пообещал он на поправку дел?

Она подавила третий приступ, сунула вымокший платочек в рукав. Утопила купца в мокрой синеве своих глаз.

— Как ваши расчеты с отцом? Получил ли он хотя бы половину договорных денег от вас?

Никит-Паш подавил усмешку:

— Да нетто в том разговор? За два месяца-то ему и причиталось две сотни с хвостиком. Капля! Я ему полтысячи сунул для начала, какие уж тут расчеты! Я о другом думаю. Мне бы тебя-то довольной оставить…

— Будьте отцом, умоляю! Одна я…

«Чертовка девка! Умеет взять за живое, родителем называет, слезу в самый раз пускает. И то говорят: бабий ум что коромысло — и криво, и зарубисто, и на оба конца. Не улыбкой, так слезой берет… А тут и ученость, видно, впрок пошла!»

— Нет, нет… Не обижу, чего там! Ни о каком долге отца не моги и думать. Моя оплошка… А что касается службы в Троицком соборе, как надо будет сделано. На себя возьму. Ну и сотню-другую на приданое…

— Со-о-отню! — охнула Ирина и упала опять на руки Павла Никитича. — Сотню! Да ведь… О-о-о, да ведь он за вас же голову сложи-и-ил! На вашем деле…

Такой душераздирающий вопль резанул волосатые уши купца, что он готов был утроить обещанную сумму, лишь бы уладить дело.

Он участливо похлопывал ее по спине, басил в ухо:

— Сама подумай. Нешто можно так убиваться? Ну, помер человек — царство ему небесное, а при чем же тут убиваться? Все так: живем шутя, а помрем взаправду…

Слова грохотали где-то в стороне и не затрагивали ее души. Никит-Паш и сам чувствовал, что несет пустое, вздор, и не мог сдержать потока нелепых слов. Как ни говори, не своей смертью скопытился Прокушев. Хоть и порядочный жох был, а жалко человека. Все к тому идем…

— Помолчи, помолчи, дочка! Побереги себя-то! Красу-то свою сохрани, господь с тобой. Что уж ты так?

Через полчаса Ирина выходила от Козлова, получив на первый раз триста рублей.

Сын Никит-Паша Васька, окончивший в этом году гимназию, веснушчатый и долговязый парняга, держал у крыльца под уздцы каракового жеребца, нервно перебиравшего ногами. Пролетка ходила ходуном от упругой порывистости рысака, готовая затарахтеть по дороге на пристань.

Хозяин сам вышел на крыльцо, махнул рукой:

— Василь, скажешь, чтобы лучшую каюту!

Ирина отправлялась на могилу отца, и до Веслян Павел Никитич предоставлял ей первоклассную каюту на пароходе.

Молодой Козлов прыгнул следом за ней в пролетку, натянул вожжи. Ветер пахнул в лицо, высушил слезы Ирины. Страшная сила подхватила ее и несла, уже одну-одинокую, в неведомую, тревожную даль. Молодой купчик держался умело. Лихостью его бог не обидел, — как видно, в отца угодил. Сдерживая вожжи своими красными, толстыми руками, он мельком оборачивал к пассажирке веснушки, гудел сквозь цокот копыт:

— Эх, плачете вы, Ирина Ефимовна, плачете все и не знаете, что я вас на руках от горя унес бы! Вот так всю жизнь летели бы… чтоб дух перехватывало!

Молод еще сын у Козлова, зелен.

— Табань к берегу!

Днище лодки зашуршало по галечнику, кто-то уже спрыгнул на берег, загремел цепью. Яков шагнул через банку, выскочил следом. Рядом причаливали другие посудины.

— С лодки на берег выйдешь — все одно земля под ногами ходуном ходит, — весело бормотал спутник Якова, вскидывая на плечи грязную торбу. — Приехали! Вот они, Половники.

— Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!

Толпа рубщиков повалила вверх по берегу. Все спешили так, будто могли опоздать к новому подрядчику, но странная картина открылась им у земской избы.

Сотни полторы незнакомых мужиков с кольями и топорами напирали на крыльцо, лезли в открытые двери.

Возбужденный гомон взрывался яростными криками, руганью и каким-то осиротелым воем.

Путники насторожились, укоротили шаг.

— Убивца, что ли, поймали? — спросил кто-то.

— Тащи ямского старосту сюда! Пускай сказывает! — орал хриплый голос у крыльца.

— Пускай розыск дают!

— Сыщешь его, дьявола, лови ветра в поле!

— Сроду не видали такого барина…

Яков втиснулся в толпу, спросил наугад безбрового мужичка:

— Кого упустили?

— Барина.

— Толком говори!

— Заглавного барина, у кого работали.

— Удрал… — подтвердили из-за плеча Якова. — Заячью скидку, значит, исделал и дал стрекача с нашими деньгами!

Яков вспотел.

— Как так? Тут земство. Тут на бумаге записывают, по закону!

— А черт его знает как! Смылся, словно базарный жулик, — и все… На всякую гадину не припасешь рогатину.