Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Берегись! — запоздало и дико закричал кто-то за кустами.

Пахнуло ветром…

Прокушев оторопело глянул вверх и побежал вдоль просеки. Но воздух уже расступился от него в стороны, страх уже связал ноги паутиной дурного сна, и страшная тень возникла над головой.

Фомка! Фомка несся на него с высоты, занося страшный, остро отточенный топор…

Подрядчик не дотянул двух шагов. Сосна прихлестнула его тонкой, прогонистой вершинкой в руку толщиной…

16. Земский

хозяин

Ямщики опять летели сломя голову. Опять грохотали накатники стареньких мостов и пылила дорога под колесами брички.

Парадысский блаженно покачивался на коврике, покрывавшем сенную подстилку, щурил на солнце глаза. Почти семь тысяч лежало в его кармане — деньги, которых, по правде говоря, он еще никогда не держал в руках за один раз. Некую долю, правда, в скором времени следовало отдать косматым людишкам в рваных азямах, но главная часть тут принадлежала ему.

Он пытался задуматься о будущем, решал дать наличной сумме какой-нибудь выгодный оборот, попрочнее встать на ноги. Но странное дело — каждый раз, как только в кармане Станислава заводились деньжата, его охватывало неудержимое легкомыслие. Он просто не мог настроить себя на деловой лад, твердо зная, что любая наличность пойдет прахом и что потом, рано или поздно, он снова будет с деньгами.

В Усть-Выме стеклянный петух снова двоился в глазах Станислава и писарь опять пытался заговорить о нефтяных землях, подавая гостю благую мысль о возможности крупной спекуляции на Ухте. Но едва тарантас загремел по мосту — на выезде из села, Парадысский криво и пренебрежительно усмехнулся и до самых Половников старался ни о чем не думать.

Ямщик гнал лошадей, по сторонам поминутно сменялись живые картины, и Станислав не скучал.

Богатой кажется летом скупая северная земля!

Желтая дорога вилась меж сельских поскотин, нескошенных лугов, пестревших красным и белым клевером, желто-оранжевыми цветами льнянок, кустиками ромашек и буйными зарослями малинового иван-чая. Слева тянулся отчаянно зеленый берег Выми, а справа наступала вечно молодая и всесильная тайга, прикрыв хвоей и трепещущим березняком обглоданную старину буреломов и гарей. И даже нагота черных унылых деревушек была празднично повита густейшим кружевом недавно привившегося здесь хмеля. Все это зеленое царство шевелилось и умиротворенно лепетало под натиском речного солоноватого ветерка, приносившего запахи рыбы, кувшинок и сонного спокойствия…

Еще не одну шкуру можно было снять с этой земли, и Станислав Парадысский блаженствовал в бричке, нежась под ослепительными и нежаркими лучами полуденного солнца.

Верстах в десяти от Половников он приказал ямщику ехать тише. Потом открыл ящик, достал бутылку коньяку и, жадно запрокинув голову, отпил столько, сколько желала душа: в дом Анастасии Кирилловны надо было явиться в самом веселом, заражающем настроении. Она встретит Станислава на крылечке, истомленная тайным ожиданием, всплеснет пухлыми руками и, пока девка-прислуга будет ставить самовар, улучит минутку… В доме есть такое место — между печью-голландкой и спинкой кровати; если открыть дверь спальни, то вовсе закроешься с четырех сторон, и никто ничего не увидит.

Бричка влетела в Половники уже под вечер. Станислав еще издали заметил зашторенные окошки в поповском доме, радостно подумал: «Ждет…»

Ямщик круто вывернул лошадей к самому крылечку. Парадысский по-мальчишески, через подножку, прыгнул на целую сажень в сторону, отряхнул пыль и, покачнувшись, влетел на верхний порог.

В передней, однако же, он должен был остановиться. Девка-прислуга, скорчившись у двери в спальню и забыв обо всем на свете, подглядывала в замочную скважину…

Станислав рванул ее за волосы и отбросил в сторону, смекнув, что она и раньше пользовалась этаким способом.

— Дура! Вон отсюда!

— Гости… у нас! — испуганно пошевелила она губами, скосив глаза на дверь спальни и торопливо набрасывая платок на растрепанные волосы.

Что-то тревожно екнуло в груди Парадысского, хмель ударил в голову.

— Какие еще… гости? Я приехал!!

Коротко звякнул, старенький крючок двери. Под нажимом его не смогли бы устоять и сами притолоки — Станислав, как разъяренный тигр, рванулся вперед.

Полуголая попадья в розовом лифе и нижней сборчатой юбке сидела у кого-то на коленях, тщетно пытаясь встать, но грубая черная рука спокойно удерживала ее, покоясь на круглом плече. В память врезались это белое, пухлое плечо с розовой тесемкой лифа и облапившая его жилистая ручища мужчины.

Прямо из-за щеки Анастасии Кирилловны торчал черный, лихо закрученный ус…

— Настя! — вскричал пораженный Станислав и шагнул вперед. — Настя! Шлюха…

Попадья сомлела от стыда и страха.

Но тут усатый гость мячиком спустил ее с колен и резко вскочил со стула.

— Чем могу служить? — в великом изумлении услышал собственный и вместе с тем чужой, испуганный голос Станислав и попятился: в его глазах стояли, пьяно покачиваясь, два одинаково разгневанных отставных штабс-капитана. Оба как две капли воды были похожи на ухтинского дельца Воронова.