Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Сегодня писарь вскочил с кровати на восходе солнца от внутреннего толчка: а вдруг он проспал самое главное — свою долгожданную удачу?

Натягивая сапоги, замер в нелепой, скрюченной позе. Лицо выразило глубочайшее раздумье.

— Ах, дьявол! — сказал он и засмеялся какой-то своей догадке. — Рыбалка! Вот на рыбалке-то я сроду за ним не присматривал. А? Ведь каждый день, почитай, таскается человек в лес с кошелкой, а я уши развесил.

Сторож дремал на крыльце правления.

— Ну как? — строго спросил писарь.

— Опять направился… — махнул тот рукавом куда-то вверх по речке.

— Давно?

— Да как сказать… Спозаранок ушел. С кошелкой и удочками. Надо полагать, ухи бабка захотела.

— Ишь ты, ухи! Гляди у меня! — зачем-то пригрозил писарь и торопливо ушел домой.

Через полчаса он снова появился на улице, в будничной одежде и старых, разношенных поршнях. В руках держал удилище и ведерко.

Фунтовые хариусы ловились на перекате у Вас-Керки, верстах в трех выше деревни. Узкая тропа повела писаря по высокому берегу. Лес тут был самый беспорядочный: то вдруг мелькал молодой, узорчатый кедр, то красная сосна с ягельной подушкой на корневищах, а то серебряная березка раскидывала тонкие, трепещущие ветки над стоялым болотцем.

Лесная влага поднималась навстречу утреннему солнцу. Пичуги сновали в зеленой гуще, а вслед писарю по еловым вершинам скакала встревоженная сорока и оглашала лес паническим криком.

Он неторопливо петлял по тропе, временами сворачивая ближе к берегу, чтобы не проглядеть того — иного — рыбака: ссыльный мог не ходить к дальнему перекату…

Речка была пустынна. Где-то внизу, под обрывами и травянистыми скатами, замерла стеклянная голубизна воды. Большое, разорванное на рыхлые клочья облако колыхалось в реке, медленно погружаясь в донную синеву. Тогда под ногами разверзалась захватывающая дух высота, и писарь отводил взгляд. У противоположного берега обсыхали огромные мшистые валуны, желтели на солнце теплые песчаные осыпи.

Пришлось одолеть все три версты. Но и большой перекат оказался безлюдным. Речка свергалась здесь с аршинной высоты, гремела между каменных глыб.

— Что за дьявол! — выругался писарь. — Куда же он пропал? Уж не дал ли тягу с удочками?

Выйдя к повороту речки, писарь вдруг остановился. Внизу, на песчаной косе, стоял Новиков и, вытянув руку с удилищем, напряженно следил за леской. Он был бос, а черные шаровары с белыми исподниками закатал выше колен, чтобы удобнее бродить в воде.

Занятие, за которым застал писарь ссыльного, было явно непредосудительным, и он почувствовал досаду и разочарование. Стоило ли бить ноги в такую даль! К тому же Новиков норовил поймать рыбу за двести сажен от подходящего места, где ни один порядочный человек не забрасывал лески.

— Эх ты, рыбак!.. — с сожалением сказал писарь и тотчас спрятался за лиственницу.

Изумленно вытягивая шею, смотрел во все глаза. Откуда-то из-за огромной коряги, позади Новикова, вывернулся другой человек и тихо свистнул. Ссыльный обернулся…

Ах, досада! Отсюда, сверху, нельзя разобрать слов.

Они обменялись, кажется, лишь двумя-тремя фразами, потом Новиков кивнул наверх, прямо на писаря, и оба стали подниматься по лесистому скату к избушке.

Писарь дал им подняться до тропы и спрятался за можжевеловый куст. Люди прошли в двух шагах, исчезли в охотничьей избушке — керке, той самой, что издавна стояла у переката и дала ему свое имя.

В одну минуту писарь оказался позади керки, приник к щели между бревен, откуда вывалился пересохший в труху мох.

В избушке было сумрачно и тихо. Глаз наблюдателя уперся в широкую спину ссыльного. Больше ничего не удалось разглядеть.

— Клюет? — с удивлением услышал он нелепый и какой-то обидный для себя вопрос в избушке. Это спрашивал Новиков, упорно не желая сдвинуться в сторону и расширить кругозор писаря.

— Клюет здорово, дядь Илларион, — с заметной усмешливостью в голосе сказал кто-то в ответ, — не то что мелочь, но и крупная рыба пошла, несмотря на… ненастную погоду.

— Да-да, погода… — почему-то вздохнул Новиков. — Того и гляди, порвет сети, хоть ты что!

— Добрый ветерок потянет, — глядишь, и разбегутся тучки.

Замолчали.

— Щук не встречал? — вдруг спросил Новиков.

— За пескарями не охотятся, — ответил его собеседник. — Притом в сию сторону они не глядят: от больших озер ждут поживу… На завертку приготовили? — спросил незнакомый.

— Есть. Кури.

В избушке зашуршала бумага, черная спина с потными лопатками сдвинулась наконец в сторону, человек повернулся боком, и наблюдатель с восхищением и ужасом увидел близко от себя две жилистые руки, сжимавшие пачку белых листков.

«Вот оно!..»

Две другие руки, поменьше и погрубее, в ссадинах, бережно перехватили пачку листовок.

— Пройдешь? — уже откровеннее спросил Новиков.

Ответа не последовало, — наверное, тот кивнул головой.

Писарь поднялся и, осторожно ступив за куст, вдруг со всех ног бросился к деревне. За избушкой, на сырой моховине, остались брошенные ведерко и удилище.