Иван-Дурак

– Ага, быть или не быть? Кризис среднего возраста во всей красе, – ввернула мать и усмехнулась. – Вот ведь жизнь: сначала дети быстро растут, потом – взрослеют, а потом и быстро стареть начинают. Не успеешь оглянуться, а твой ребенок, который еще позавчера под стол пешком ходил, уже весь седой.

– Спасибо, мама, – ответил Иван сухо. В его голосе звучала обида.

– Не обижайся – ты пока еще только взрослеешь, – мать обняла Ивана. – До старости тебе еще далеко.

– Драпировка у тебя получилась совершенно чудесная, – задумчиво сказал Александр Васильевич, обращаясь к Ивану. – Обычно, когда возвращаются к живописи спустя много лет, навыки утрачиваются. А тут смотри-ка: два капризных материала – акварель и атлас, а ты справился – и блеск ткани передал, и легкость, и цвет.

Иван почему-то от этой похвалы пришел в ярость. Захотелось порвать на мелкие клочки этот свой чертов рисунок и сломать что-нибудь из мебели. Впрочем, он почти ничем себя не выдал. Только спросил раздраженно:

– Что, заманили меня в ловушку? Довольны? Теперь я согласно вашему коварному плану должен все бросить: свой бизнес, свою привычную жизнь и начать рисовать как одержимый, чтобы наверстать упущенное? Зачем вы все это затеяли? Зачем вам все это надо? Чтобы удовлетворить свое тщеславие? Вам обидно, что ни один из ваших учеников не стал гениальным художником? Что полотна ваших учеников не скупают коллекционеры, что их не выставляют в галереях, что они не экспонируются в крупнейших музеях мира? Но это ваши неисполненные желания, ваши мечты, ваши рухнувшие надежды! Я-то здесь причем?! У меня своя жизнь! Свои надежды и мечты! Почему я должен исполнять ваши?

– Не кипятись, Ваня, не кипятись! Ты прав, ничего ты мне не должен. Мы с твоей мамой затеяли этот урок рисования всего лишь как забаву, как развлечение. Я даже не вполне понимаю, почему ты так разгорячился, хотя и догадываюсь. – Александр Васильевич вздохнул. – Ты, разумеется, и дальше можешь жить так, как жил, и никто тебя ни к чему ни принуждать, ни даже подталкивать не будет, но! Но после сегодняшнего эксперимента ты вспомнил, каково это – рисовать, ты вспомнил запах акварели и бумаги, ты вспомнил, что чувствуешь, когда рисуешь. Я могу поспорить, что ты, покрывая бумагу цветными мазками, ощущал себя творцом. Я ведь угадал? – Иван смущенно кивнул. – Так вот, Ваня, теперь ты знаешь, что твой талант никуда не делся, он по-прежнему в тебе есть. И что из этого следует? А из этого следует, что теперь у тебя есть выбор – оставить все как есть или изменить свою жизнь, если тебе этого захочется. Теперь ты точно знаешь, что ты это можешь. Путь перемен – непростой путь, но часто он ведет к себе. К истинному Я, которое мы в силу различных обстоятельств часто утрачиваем. Я же вижу, Ваня, что не все так благополучно в твоей душе, хоть и выглядишь ты вполне преуспевающим.

– Ах, оставьте, Александр Васильевич. Такие тонкие материи я готов обсуждать только со своим психотерапевтом, которого у меня нет и к которому я, разумеется, никогда не пойду. А знаете что? Давайте-ка чайку попьем, а потом вы еще один натюрмортик соорудите. Я, пожалуй, еще поупражняюсь. Мне понравилось. Да и все равно заняться тут больше нечем. Тут либо пить и много есть, либо рисовать. Ох, не знал я, Александр Василевич, ох, не знал, что вы такой хитрец! Просто змей-искуситель! А прикидывались-то тихим интеллигентным человеком! А-я-я-й, как можно?

Поздно вечером Иван надел джинсы и теплый, не слишком дорогой, вполне демократичный свитер, который он специально взял в поездку, чтобы никого не шокировать в провинции, и направился к своему другу детства. Жену он оставил дома наедине со своей мамой, телевизором и глянцевыми журналами.