Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

«Вы очень болезненно воспринимаете удары жизни, потому что ещё очень эгоцентричны и суди те только от себя… Поэтому закономерная диалектика жизни – «где сила, там и слабость, где слабость – там сила», или «хватая одно, Вы обязательно теряете другое» – эти простые положения не поняты, не прочувствованы, и всякая утрата кажется навсегда, ошибка – вечным стыдом, ошибка друга или любимой – отвращающим Вас позором. Так и рубите Вы жизнь на прямоугольные куски, стараясь отделять правильное от неправильного, мучаясь из-за того, что оно почти неуловимо, ещё не чувствуя, что правильное сейчас, сию минуту, может через час обернуться издевательством…»

И даже в самых житейских советах Ефремов верен себе – он видит мелкую деталь не саму по себе, но частью некоего целого. И раскрывает суть произвольных, казалось бы, предпочтений.

«Поразила меня Ваша жалоба, что свадьбу нельзя как следует справить, и Лариса вследствие этого совсем упала духом (очевидно, это Вы ей внушили?). Для меня это прозвучало немыслимой чепухой (простите за прямоту, но ведь я всегда так писал Вам) и деревенщиной. Не говоря уже о нашем поколении, вся наша молодёжь кругом – Аллан, Славка с Андреем, другие, которых Вы ещё не знаете, никаких свадеб не справляли, регистрировались, выпивали бутылку шампанского, и дело с концом. А в последнее время заселившая город деревня стала справлять свадьбы, чтобы было всё как у людей, (ненавижу эту формулу) – залезают в долги на пять лет, чтобы разношерстное сборище в полсотни человек жрало, пило, ругалось, блевало, обсуждало жениха и невесту и недовольное расходилось, чтобы более никогда не встретиться. Большей чепухи для интеллигента немыслимо придумать. Свадьба всегда дело интимное, куда допускается лишь малое число близких друзей, и уж никак не повод для жранья и пития. Я навалился на это замечание о свадьбе, потому что оно кажется мне тревожным симптомом некоего духовного одичания славного моряка, книжника и романтика, пусть немного нелепого, пусть донкихотствующего, но именно такого. А этих других – их много. К сожалению, и мой собственный сын, съездив два раза за границу (он только что вернулся из Сирии), стал забывать про книги и всё чаще говорить насчёт барахла! Конечно, это век такой, и окружение влияет, но всё же чем меньше этому поддаваться, тем лучше. Иначе легко попасть в нелюди, а оттуда обычно не выбираются.» (Устименко, 4.06.1968)

Не обходил он стороной и национальный вопрос. Как тяжёлое пророчество звучит это сейчас, но ведь Ефремов писал о том, чему был современником, давал советы на злобу дня!

«Сядьте спокойно, имея впереди несколько свободных часов. Сосредоточьтесь, повторяя какую-нибудь однообразную фразу, ну, скажем, «тат твам ази» или «ом мани падме хум», дышите размеренно, глядя на какой-нибудь неотвлекающий предмет. Когда совсем успокоитесь, взвесьте всё происшедшее с времени Вашей высадки на сушу и оцените истинные достижения и кажущиеся – тогда увидите, что стоит, а что нет.

Возможно, я ошибаюсь, не зная Киева, но мне показалось, что Вы сделали ошибку, бросив якорь в этом городе, который пользуется плохой репутацией среди других крупных городов российских. Не говоря уже о национализме, не годящемся для настоящих людей, тут собрались жёсткие и хваткие люди, облюбовавшие его уже потому, что столица и с самолучшим климатом из всех столиц.

Москва – при всех её дефектах – всё же – широка, Минск – уютен, деловит и с самыми хорошенькими девушками. Ленинград – хотя и истребил свою прежнюю интеллигенцию, но по традициям пока ещё оснащён культу рой, да и по обстановке всех лучше. Даже, может быть, Одесса и то – легче в смысле жизни и человеческих отношений. А Киев – душнее всего!» (Устименко, 20.02.1967)

С 1964 года Ефремов переписывался с Галиной Яремчук, девушкой, которая прислала ему свои рисунки к «Туманности…», и её мамой, Аделаидой Александровной Ситанской. Иван Антонович выписывал ей в подарок журнал «Художник», помогал в выборе жизненного пути, был строгим критиком её новых работ. И неизменно подбадривал, уверял в её способности преодолеть встречающиеся тяготы взрослого пути.

Галина стала автором экслибриса, который украсил книги домашней библиотеки Ивана Антоновича.

У Нади Рушевой есть рисунок, на котором несколькими точными линиями изображён доверчиво-серьёзный кентаврёнок. Если есть кентавры, то у них должны быть и дети! Галина Яремчук продолжила эту шуточную греческую тему – она нарисовала кентавриду, кентаврессу – девушку-кентавра, которая словно потягивается, едва проснувшись. Линию длинных волнистых волос продолжает пышный лошадиный хвост. Надпись стилизована под древнегреческие буквы: «Из книг Ивана Ефремова».