Иван Грозный

В те же годы царь начинает наступление против старицкого князя Владимира Андреевича. Грозный опасался своего кузена с тех пор, как тот выступил в роли династического соперника для царевича. В 1563 году дьяк старицкого князя Савлук Иванов, посаженный своим государем в тюрьму, сумел оттуда переслать царю донос. Кто знает, за что был в действительности заточен Савлук Иванов, но изображал он дело так, будто арестован за то, что хотел открыть царю “великие изменные дела” Владимира Андреевича и его матери княгини Ефросиньи.

Савлука доставили в Москву, царь быстро убедился в виновности своей удельной родни (а убедиться очень хотелось), князь и его мать повинились (в невиновных, признающихся в преступлениях, в годы террора никогда нет нехватки). Царь их милостиво простил: должно быть, раскаяние было условием прощения. Но все же княгиню Ефросинью сослали в Горицкий монастырь на берегу Шексны, неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря, а у Владимира Андреевича забрали часть его удела, дав, впрочем, взамен другие земли. Это был первый звонок для старицкого князя.

В апреле 1564 года происходит новое событие. Видный деятель Избранной рады, опытный воевода князь Андрей Михайлович Курбский из Юрьева Ливонского (ныне Тарту) бежал в Великое княжество Литовское, заранее договорившись с королем Сигизмундом II Августом. Оттуда он прислал царю свое “злокусательное” послание. В конце его читаем: “Писано во граде в Волмере (ныне Валмиера в Латвии) государя моего Августа Жигимонта короля, от него же надеюся много пожалован быти и утешен от всех скорбей моих”. В послании Курбский гневно обвинял царя в казнях невинных людей и угрожал ему небесным судом.

Было ли бегство Курбского изменой? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим причины побега. До августа 1562 года, несмотря на опалу Сильвестра и Адашева, в судьбе Курбского вроде мало что изменилось. Весной 1560 года он был назначен главнокомандующим русских войск в Ливонии, но в августе 1562 года потерпел поражение в битве под Невелем. Полученная в сражении рана спасла его от опалы, но все же царь запомнил эту неудачу. Впоследствии он издевался над тем, что с пятнадцатью тысячами войска Курбский не мог одолеть четырех тысяч литовских воинов.

Когда Курбский оправился от болезни, его назначили наместником в Юрьев Ливонский: это было уже опасно. Ведь и Алексей Адашев, когда попал в немилость, был сначала отправлен наместничать в другой крупный ливонский город - Феллин (ныне Вильянди). В те же годы, что и Курбский, в Великое княжество Литовское бежал Тимофей Пухов-Тетерин, до того насильно постриженный в монахи.

Упрекавшему его в измене юрьевскому наместнику Михаилу Яковлевичу Морозову Пухов-Тетерин язвительно писал: “А и твое, господине, честное юрьевское наместничество не лутчи моего, Тимохина,чернечества”. Как прелюдию к опале справедливо воспринял свое назначение Курбский. Именно тогда он написал монахам Псково-Печерского монастыря: “...паки напасти и беды от Вавилона (так торжественно называет Курбский Москву. - В. К.) на нас кипети многи начинают”.

Впоследствии Курбский писал, что бежал из-за грозившей ему казни, говоря, что тот, кто “прелютаго ради гонения не бегает”, подобен самоубийце. Царь отрицал, что собирался казнить Курбского, писал, что тот “убоялся” ложных слухов о предстоящей казни, переданных ему друзьями, называл сами эти слухи “злодейственным солганием”. Впрочем, Грозный не отрицал, что князя ждала опала. Русским дипломатам в Великом княжестве Литовском рекомендовалось говорить, что Курбский “учал государю...делати изменные дела, и государь хотел был его понаказати... и посмирити”. Курбского же в послании царь упрекал в том, тго князь Андрей бежал “единаго ради малаго слова гневна”.

Так, значит, было “слово гневно”, а опасность для того, в чей адрес бросал царь Иван такое слово, была исключительно велика. Это-то уж Курбский знал хорошо. Да и сам царь потом как-то проговорился, когда издевательски спрашивал Курбского, почему он, такой праведный и благочестивый, “убоялся... неповинныя смерти” и “не изволил от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити”? Ведь такая невинная смерть - “несть смерть, но приобретение”. Так что не будем торопиться осуждать того, кто не пожелал подставить свою шею под топор палача, но предпочел громко сказать правду о тиране.