Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

Дальше целое стадо косматых быков. Запорошенные инеем, побелевшие, сбились в кучу, опустив головы.

- Эй, кто ты?

Андрейка назвал себя.

Из шатра глянуло знакомое лицо... Ба! Григорий Грязной! Тот, что запирал его в чулан на Пушечном дворе.

Андрейка посмотрел на него усмешливо и заторопился - "от греха" дальше. Отойдя, плюнул, изругался. Обидно было вспоминать.

По бокам дороги сосны в инее, как в жемчуге, слегка освещены кострами.

Чу! Кто там!

Зашевелились ветви в лесу, посыпался снег.

К костру подъехал всадник в кольчуге и с секирой. Через седло перекинута большая охапка еловых лап. Он соскочил с коня, бросил пук ветвей в огонь. Затрещала хвоя. Взглянул приветливо.

- Что? Аль не спится?

- Студено... Разомнусь малость.

- Хоть бы скорее столкнуться!

- Не скор бог, да меток!

- Победим, думаешь?

- Не победим, так умрем. Прибыльнее - победить. Не то я на своей пушке удавлюсь. Лучше помереть, чем врагу отдаться.

- М-да! Силушки у нас много. Срамно, коли они нас побьют... А уж в полон и я николи не сдамся, руки на себя наложу.

- Стало быть, так и этак - лучше победить...

- Выходит - по-твоему. Дай-то, господи боже!.. Сокруши супостатов, немцев проклятущих!

Ратник снял шлем, помолился.

Андрейка тоже.

Перекинулись приветливыми словами и разошлись.

Андрейка так и не достиг головной части войска. Уж очень длинно. Вернулся к своим товарищам. Они спали в розвальнях, примостившись около пушек. Последовал их примеру и Андрейка. Тоже забрался под войлочное покрывало, зарылся в сено, уткнулся носом в пушку, обернутую соломой, обнял ее и быстро уснул.

Костры догорали. Издали, с ветром, доносился волчий вой.

На заре заголосили трубы, разбушевались набаты, свирели подняли докучливый визг. Воины, трясясь от стужи, стали вылезать из своих приземистых шалашей. Потирали мокрые от снега ладони.

- Опять утки в дудки, тараканы в барабаны! - раздался голос Кречета.

Андрейка потоптался на снегу. Холодно. Зуб на зуб не попадает.

- Эй, рыжий! Земля-то как промерзла! Страсть!

Мелентий, поправляя лапти и дрожа от холода, проворчал:

- Земля не промерзнет - то и соку не даст... Ей хорошо! А вот нам-то... На спине словно рыбы плавают. Бр-р-р!

Поднялся и Васятка Кречет.

- Эх вы, бараны без шерсти! Идемте, харю оправим... Баня парит, баня жарит...

- Ух, студено! - съежился Андрейка.

- С бабой теплее, вестимо...

Мелентий рассмеялся, усердно растирая лицо снегом.

- Волк и медведь, не умываючись, здорово живут... Не так ли, Андрейка?

Бородатый сошник, что в соседстве поил коней, почесал затылок.

- К стуже можно привыкнуть, а к бабе... Какая попадется... Моя ни днем, ни ночью не дает мне покоя. Ой и злая!

Парни громко расхохотались.

Пушкари достали с воза хлеб, рыбу. Помолились. Пожевали.

Над лесом - словно лужа красного вина. От людей, от коней идет пар. На месте костров тлеют головешки. Пахнет гарью. Снежные бугры, снежные кустарники порозовели. Громкие голоса воинов, гортанные окрики татарских наездников, пение, голоса сотников и десятских ворвались в лесную тишь пестрым, властным шумом. Впереди, там где-то далеко, тоскливо мычали быки, тявкали собаки возбужденно, грохотали удары молотов по наковальням.

Татары вскочили на коней. Вдали поднялись воеводские хоругви, лес копий снова вырос над толпами воинов. Заскрипели полозья.

Войско двинулось дальше.

Много было смеха, когда Кречет, забавно отчеканивая слова, спел про то, как один чернец сотворил с черничкой грех, жалобно припевая: "ма-а-атушка!"

Его пение прервал какой-то шум, неистовые крики. За спиной что-то неладное. Андрейка с товарищами побежали на подмогу. Завязли в сугробах два тура - этакие дылды, как их народ прозвал - "турусы на колесах". Туры бывают на земле, а то, вишь ты, посадили на колеса. Один смех. Кони шестерней тащат эти бревенчатые башни, да еще пушки в них - ишь, рыла выставили - да пищали затинные... А тут, как на грех, опять горы да овраги.

- Эй, вы, бояре, вылезайте! Ишь ты, забились в свои колокольни!.. закричал Андрейка на "гулейных", сидевших внутри туров.

Началась работа. Прискакали татары. Привязали к саням своих коней, налегли всей массой. Общими силами вывезли туры одну за другой из ямины.

Уже совсем рассвело, когда пушкари вернулись к своему обозу. От лошадей исходила густая испарина, гривы их и шерсть покрылись белыми завитушками.

Наступило утро.

IV

После ухода войска в Ливонию Иван Васильевич стал еще более сближаться с иноземцами; часто собирал их у себя во дворце, осведомляясь об интересах в Московской земле, богатстве их стран, о государях. Расспрашивал и о книгопечатании, о диковинах науки.

Сильно обрадовался он, когда узнал, что из Англии, через Архангельск, прибыл в Москву ученый физик Стандиш. Подолгу просиживали оба они в кремлевских покоях, беседуя о морях, о воде, о звездах, об огненных составах для стреляния (о чем бы ни шла речь, царь всегда переводил разговор на ядра, порох, селитру).

Стандиш был сторонником Москвы, с большим уважением он относился к царю Ивану.

Царь любил играть с ним в шахматы, приходя в восхищение от его искусства в игре.