Иван Грозный — многоликий тиран?

Ночью, когда гости упились до подобающего воспитанным гостям состояния и разговоры застольные в храп перешли, мы с княгинюшкой зашли в спаленку Васенькину. Против обыкновения он не спал, а бегал по комнате, разгоряченный и раскрасневшийся. Блюдо со сластями стояло развороченным, так что многие на стол просыпались, видно, копался в них Васенька, выбирая, что ему по вкусу. Конечно, после такого дня, новыми впечатлениями полного, ребенка не уложишь, и мы посидели немного в комнате, пытаясь Васеньку успокоить. Он еще пуще расшалился, из рук матери вырывался и по комнате бегал, и мы с трудом сдерживали улыбки, на него глядя. И вдруг остановился Васенька, вздохнул как-то судорожно и упал на пол. Содрогнулось его тельце маленькое несколько раз, и он затих, навсегда затих.

* * *

Мыслей у меня никаких не было. Наверно, это и спасло меня, ведь в таком горе великом самое ужасное — с мыслями наедине остаться. И сейчас мыслей нет, только легкая грусть, но и ей я стараюсь не поддаваться. Бог дал, Бог и взял. Уже за одно то счастье почти двухлетнее мы ему благодарны должны быть. Что же до остального, то и в этом Его милость всеохватная явилась, Ему ведомо было, что дальше в нашей державе многострадальной происходить будет. В отличие от нас.

Но даже тогда я на Господа не роптал. У меня на это времени не было. Княгинюшка моя, как узрела бездыханное тело сыночка нашего, так и рухнула замертво, меня в своем забвении опередив. И в последующие дни и недели, самые для души тяжелые, я только о ней, живой, пекся, ни на мгновение ее не покидая. У нее какое-то помешательство ума наступило, и она то рвалась куда-то, то вдруг в столбняк впадала, члены ее цепенели и холодели, и лишь легкие колебания пушинки лебединой, что я ко рту ее подносил, в ней жизнь выдавали. А как пришла более или менее в себя, то тихой была и в мысли свои углубленной, говорила беспрестанно о жизни вечной, о том, что если не судил ей Господь полететь сразу вслед за душой сыночка нашего, чтобы соединиться с ним на небесах, то, значит, указал он ей другой путь — в обитель, чтобы до смертного своего часа она там молилась и искупала грехи наши, вольные и невольные. Несколько недель отговаривал я княгинюшку от ее решения, умолял не затворяться от мира и не иссушать жизнь свою молодую. Признаюсь, что и непозволительные доводы использовал, плакал и говорил, что жизнь без нее мне не мила, что пропаду без нее и погибель моя на ее душу тяжким грузом ляжет. Княгинюшка отвечала мне на это ласково, что ничего страшного не будет, что не пропаду я, а погорюю немного, как все мужчины, и успокоюсь, найду себе новую жену и родит она мне другого сыночка, который вырастет большим и сильным и станет царем Земли Русской по пророчеству брата моего Ивана, царя блаженного. А у нее уж другого сыночка не будет, о том и мне ведомо — так и звезды говорят, и линии на руке, и повитухи. Так что сам Господь разрешения нам на жизнь дальнейшую не дает. Тут я, каюсь, возроптал на Господа и много чего неразумного наговорил, паче же всего, что она, княгинюшка, единственная для меня и Господь Бог, и Богородица, и Свет Небесный, и только сей Троице я и поклоняюсь.

Но все мои уговоры вотще были, только и удалось мне добиться, чтобы не принимала княгинюшка постриг сразу, а просто пожила бы в монастыре, пусть год, пусть два, успокоила бы душу, а там как Господь Бог ей укажет. И в тех уговорах я не один был. Весь народ московский, едва прослышав о намерении княгинюшки, возопил в горе и умолял ее слезно не покидать сей мир грешный. Почитали ее второй Анастасией за доброту безмерную и жизнь праведную и боялись потерять заступницу свою.

Но княгинюшка осталась тверда в своем решении. Когда собралась она в свой последний, как ей мнилось, мирской путь, вся Москва пришла проводить ее. И юный царь со своей женою названой, и наследник Иван в окружении родни, и Старицкие, князь Владимир Андреевич с матерью Евфросиньей, и бояре, и весь народ московский в глубоком молчании шли за ней пешком от самого Кремля до Новодевичьего монастыря. Там она затворилась от мира и никого не хотела принимать, даже и меня.

* * *

Не знаю, что со мною было бы, если бы остался я совсем один на свете, без забот и трудов. Но у меня оставались племянники мои, попечение над которыми возложил на меня брат мой любимый Иван. Мог ли я оставить их на произвол судьбы, алчной родни и своевольных бояр? Конечно, не мог! И не только по клятве, брату моему данной, но по склонности сердечной. Я уж говорил, что прилепился к ним душой с первого дня, как их увидел, и в дальнейшем моя любовь к ним только разгоралась. И при жизни сыночка нашего я не упускал возможности навестить племянников моих, поиграть с ними, снисходя к юным их годам, и наградить их беседой, занимательной и нравоучительной. А после события трагического на них сосредоточилась вся жизнь моя и все помыслы.