Иван Грозный — многоликий тиран?

Так уж получилось, что большую часть времени проводил я с Димитрием, во дворец которого отныне перебрался, заняв палаты мои старые, с которыми было связано столько воспоминаний дорогих и о брате моем возлюбленном, и о княгинюшке моей любезной. С Иваном же виделся я реже, не могу сказать, что Захарьины встречам нашим препятствовали, но уж больно непоседливы все они были, не сидели на месте, как ни пошлешь холопа справиться, у себя ли наследник, так слышишь: отъехал. Да и не склонен был пока Иван к учению и занятиям серьезным, вероятно, по возрасту юному, так что стоило только усадить его рядом с собой и начать беседу неспешную, как он уже глаза тереть начинал и зевать непритворно, так что мамка его шутила со мной: «Ты, князь светлый, лучше после всенощной приходи. Ванюша от тебя в сон впадает, а иначе его никак не угомонить».

Я на Ивана обиды не держал, мал он был, действительно, годами, хотя ростом весьма длинен для своих лет, но то порода наша выпирала. Вообще, Иван был отпечатком точным отца своего, так что я иногда взирал на него с суеверным ужасом. Не то Димитрий, он в облике своем взял кое-чего и от матери: волосы светлые без примеси рыжинки, прямой нос, который и не думал горбатиться по-орлиному, общую мягкость черт. И характером он был не так порывист и резок, как отец его и брат, скорее тих и мечтателен. При этом чувствовалось в нем хорошее упорство и сосредоточенность. Я видел это по занятиям нашим грамотой и науками разными, а более того по отношению его к тяжелым обязанностям царским, которые лежали на детских его плечах. Пока его участие в управлении сводилось лишь к различным церемониям, но и они для любого ребенка труд великий. Димитрий беспрекословно облачался в одежды царские, высиживал положенные часы в Думе боярской или выстаивал молебны долгие, иногда говорил слова установленные, действия же неподобающие, как то: верчение головы, смешки, зевки, гримасы, ковыряние в носу или ушах, никогда себе не позволял. Относился он ко всему этому с серьезностью, для ребенка необычайной, не как к игре, а как к делу, от Бога ему предназначенному. Оттого, быть может, и не чувствовал он от занятий своих никакого восторга, приветственные крики народные были для него лишь сигналом к милостивому движению головы, а торжественные богослужения в храмах он никак не связывал со своим служением Богу — после них он всегда уединялся в спальне своей и молился отдельно перед иконой Богоматери, Анастасии принадлежавшей. Вот Иван совсем другой был. Тот всегда играл и любой игре предавался со страстью, когда же игра переставала его забавлять и наскучивала, он ее бросал безжалостно и другой отдавался. Так он и в царя играл, но об этом в свое время.

Некоторые люди, ко мне хорошо относящиеся, говорили, что Димитрий чем-то на меня похож, каким я в детстве был. Только, слава Богу, без припадков моих, прибавляли они и осеняли себя крестом, вслед за ними и я, чтобы отвести от ребенка эту напасть. А иные и так говорили, что Димитрий во всем больше на меня похож, чем на Ивана, можно подумать, что это мой сын. Наверно, и я то же чувствовал, потому так и любил его, а уж как несчастье великое у нас случилось, то я воистину стал почитать Димитрия за сына моего единственного.

* * *

За что Господь послал мне такое наказание?! Почему я гублю всех, кого люблю?! Сам гублю, своей любовью!

Вот и в той трагедии угличской, что с Димитрием случилась, один я виноват. Именно я придумал то паломничество долгое и настоял на нем, пусть никто мне в этом не возражал и не препятствовал. На так уж все одно к одному складывалось, что, казалось, сам Господь меня наставляет и путь мне указует. Во-первых, год скоро должен был минуть со дня вознесения в кущи райские сыночка моего единственного Васеньки, и хотел я сделать вклады большие в разные монастыри русские и помолиться за помин его души в местах святых. Во-вторых, десять лет исполнилось с момента ухода брата моего Ивана и хотел я в память о нем повторить весь наш путь скорбный, от Москвы до самого Белозера. В-третьих, мыслил я показать племяннику моему Димитрию, царю Всея Руси, хоть малый кусок державы, Богом ему назначенной. Он, по-моему, дальше Коломенского и не был никогда, отчасти из-за небрежения бояр и двора, а отчасти из-за излишней их осторожности. Вот и с матерью, царицей Анастасией, его по разным причинам не отпускали в ее богомолья частые. А со мной отпустили. Зачем, о, Господи?! Неужели и это Твоим попущением сделано?