Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века

Ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным, нежели положительным, и вот почему. В свое время французский социолог и культуролог К. Леви-Стросс предложил разделить все общества на два основных типа – на «горячие» и «холодные». «Одни из них («холодные». – В. П.) стремятся, – писал исследователь, – благодаря институтам, к которым они привязаны, аннулировать, квазиавтоматически, то действие, что могли бы оказать на их равновесие и непрерывность исторические факторы; другие («горячие». – В. П.) решительно интериоризуют историческое становление, чтобы сделать из него двигатель своего развития»[20]. Раннемодерное европейское общество (и русское в особенности) в этой классификации может быть отнесено именно к «холодным» обществам – обществам патриархальным, аграрным, «деревенским», одним словом, обществам «первой волны» (по классификации американского культуролога Э. Тоффлера).

Для таких обществ, консервативных в своей основе, «заточенных» под сохранение и воспроизводство «старины», традиции, было характерно настороженное отношение (а то и неприятие, причем как пассивное, так и, зачастую, активное) ко всякого рода новшествам, которые могли изменить устоявшееся и привычное, завещанное от отцов и дедов, положение вещей. Тем более это относилось к таким нововведениям, которые были способны радикально переменить существующий порядок. «Все новое добро есть, но ветхое всего лучши есть и силнее» – этими словами из средневекового русского сборника нравоучений «Пчела» можно, пожалуй, в наилучшей степени охарактеризовать отношение подобных «холодных» обществ к переменам[21]. Да и сами тогдашние правители, воспитанные в традиционной среде и в традиционном духе, еще не были готовы к тому, чтобы «отменить» традицию и пересмотреть «старину». Стоит ли, в таком случае, удивляться тому, что в своей деятельности они, как правило, руководствовались принципом, который в лаконичной и лапидарной, но оттого не менее четкой и ясной, формуле выразили великие литовские князья – предшественники и современники нашего героя: «Мы старины не рушаем а новины не уводим»[22].

Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что «старину» не стоит рассматривать как нечто незыблемое и преходящее из века в век совершенно неизменной. К. Леви-Стросс, развивая свою концепцию, указывал, что «холодные» общества (называемые нами по этой причине первобытными) желают его (неизбежный эволюционный процесс, связанный с переменами и изменениями привычного образа жизни. – В. П.) игнорировать и пытаются со сноровкой, недооцениваемой нами, сделать, насколько это возможно, постоянными состояния, считаемые ими «первичными» относительно своего развития…»[23] (выделено нами. – В. П.). Однако даже и в таком случае всякая перемена должна была опираться на авторитет «старины», оправдываться ею или же, на худой случай, заявлять о том, что она-де призвана эту самую почтенную «старину» восстановить.

Одним словом, жизнь не стояла на месте, и вне зависимости от желания большей или меньшей части общества перемены все равно наступали и шаг за шагом, постепенно изменяли облик настоящего. Формально все как будто оставалось по-старому, а вот на деле, в реальности – уже нет. Новое прорастало сквозь традицию, раннемодерное государство постепенно сменяло собой позднесредневековое, и, естественно, изменялось и само общество, как правило, вопреки своим желаниям и настроениям. И чувство того, что мир меняется, и меняется не в лучшую сторону, подкрепляемое реальными событиями (да хотя бы и последствиями пресловутой «революции цен»), постепенно получало все более и более широкое распространение. Стремление остановить процесс перемен в «долгий XVI век» становится одним из определяющих факторов развития политической и социальной жизни общества, а ностальгия по старым добрым временам явилась действенным мотивом, лежащим в основе ответной реакции общества на те или иные действия власти, которые могли быть истолкованы именно как попытка изменения существующего устоявшегося порядка вещей. Социальное напряжение в обществе постепенно нарастало, и «долгий XVI век», в особенности вторая его половина, по праву может быть поименован «бунташным веком», веком мятежей, революций, смут и иных великих потрясений, волнами перекатывавшихся по всей Евразии из края в край.