Иван и Данило

«Давний у нас, Данило, был гость, уж не чаял я его увидеть. В аккурат там и лежал, где ты сидишь».

Данило так и вскочил, как ошпаренный, было на крыльцо – а там Иван мерцает; и Иван, а все равно каверзно.

«Ваня…» – говорит, а дальше и не вымолвить.

Набрал полную грудь воздуха: «А ты, что же, теперь по ночам светиться будешь?»

Иван руку поднял, поглядел на нее, как будто забыл, что у него руки есть, и опять тихонько засмеялся.

«Твоя правда, Данилушко, вот что значит с давними гостями дружбу вести».

А совсем поздно, когда уже все друг другу рассказали, сидят оба, да вдруг:

«Слышишь, Ваня?»

«Тс-с, Данилушко…»

Как будто – женское пение в лесу. И вот именно, что – как будто. То далеко, а то вдруг рядышком; то с этой стороны, то с той, а то сразу отовсюду. А главное – никогда такого еще не было, а голос этот с колыбели знаком. Да что – знаком; не сказать этого вообще, потому что это – Другое. Смотрит Данило, а у Ивана слезы на щеках. Смотрит, а сам не замечает, что встал, и ноги его прямехонько, в лес несут. Так бы и пошел, если б Иван его за руку не взял.

Стоят, как дети за руки держатся.

«Вот, Данилушко, и мы до этого дожили».

Неведомо откуда пришло ко мне начало этой истории. Я, как умел, записал всю правду по этому поводу. Теперь картина отдаляется от меня, пора дописать то, что я еще вижу.

В лесу стоит лето. На бревнах, которые таскают Иван и Данило, от жары выступила смола. Бревна постепенно складываются в небольшую, но уютную баню. Скоро останется только сочинить крышу да позвать кума Родиона, который большой мастер по печкам. Вот и еще бревно притащили. Данило побежал в избу, должно быть, чайник поставить, а Иван присел на бревно и задумался. Потом поднимает голову и смотрит. А смотрит, надо сказать, в аккурат в то самое место, где бы я стоял, если б глазами это видел, а не словами нащупывал. И такое у него в лице впечатление, будто меня не видит, но знает, что я тут есть. И такие вдруг говорит слова:

«А что про нас пишешь – так это правильно. Потому как есть в писании твоем такое понятие, что раньше мы друг для друга прозрачные и несуществующие были, а теперь получаемся обоюдно хорошие. Значит соседями стали. А то кум Родион говорит – вот, пишет тут про нас один. Я ему – неужели и до того дошло. А он мне – совсем, вижу, вы с Данилой в своих диковинных явлениях людей разучились замечать.

Вот будете завтра баньку строить, так ты глаза разуй да возьми на заметку. Смотрю сегодня – и правда. Прислушался – что ты нам написал, и думаю – а что, ладно. А ежели не все складно, так тоже не беда, дерево, вон, тоже бывает поглядишь – корявое, а присмотришься – да разве ж оно может быть другое? Да и ты нас с Данилушкой прости, коли чего не так. Уж мы какие есть, такие и есть. Вы там, мы здесь, каждый мурашок свою соломинку тянет, а вместе – один дом получается, в котором все и живут потом.

А ты, глядишь, и другую книгу напишешь, и третью – и про огонь морской, как ты его увидел, и про город этот, что олень давешний со мной поделился, а ты, смотрю, давно знал… А если и не напишешь – тоже дело, может, про это писать и не надо, а надо душой строить, чай, сам потом будешь в нем по улицам ходить со зверем светящимся, а как про это – словами? Так ли, иначе ли, в радость мне, что ты к нам зашел, приведет Бог – еще встретимся, погляжу хоть – какой ты статью будешь. Ну, не поминай лихом…»

И улыбается. Тут как раз Данило из избы выходит говорит что-то Ивану, тот повернул голову – отвечает, да только что – мне уже не слышно.

Вот и все. Спасибо, что прочитали. А теперь, думаю, пора и за дело браться.

Июль – декабрь 1986-го.