Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Снова по-весеннему играет солнышко, целые дни звонят пасхальные колокола. Оттаявшая земля местами совсем просохла и заткалась кое-где зеленой травкой. На ольхе и березках сережки распускаются, а на иве и тополях почки лопаются, и пробиваются к солнцу зеленые сочные листья, и хорошо этими листьями пахнет. На лужайках парни и девки яйца крашеные по земле катают и с лотка и просто так, из рук.

Иван сидит у себя в покоях, слушает колокольный гул в Кремле, следит невольно за верткими, озорными воробьями, что мелькают у самых окон и дерутся с отчаянным чиликаньем на узеньких подоконниках. Иногда колокола затихают, и тогда с оконных наличников слышно глухое воркованье голубей.

Смутное томление охватывает Ивана, и шепчет он чуть слышно:

— Дарьюшка моя…

Но нет уже у него прежней тоски, только сладостно ему имя это, и хочется ласки и неги, что исходили от Дарьюшки. Молодой князь, подойдя к отворенному окну, долго следит, как, причудливо порхая в весеннем воздухе, пролетают время от времени белые бабочки…

Кто-то тихо вошел в покои. Иван оглянулся и весело кивнул Федору Васильевичу Курицыну, своему новому другу, хотя тот и много старше его.

Жил подьячий в княжих хоромах и входил к соправителю без доклада.

— Что, государь, — улыбаясь, заговорил Курицын, — опять думы у тобя и снова в уме приметы собираешь? Их, впрочем, не чуждаются и духовные отцы.

Токмо яз…

— Ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай не верю, — поддразнивая Федора Васильевича, подсказал Иван обычную его поговорку.

— Не верю, — тряхнув головой, решительно молвил Курицын.

Иван рассмеялся и добавил:

— А кто мне сказки сказывал про феникс-птицу? Илейка, тот и почудней сказки ведает. Про кита он мне баил, что землю всю на спине своей доржит, а сам в океане плавает…

Иван сел на скамью и проговорил приветливо:

— Садись, Федор Василич.

— Яз тобе, государь, неспроста о феникс-птице сказывал, — усмехаясь и садясь рядом, заговорил Курицын. — А для того сказывал, дабы ты своим острым умом уразуметь мог, что и в книгах небылиц немало бывает…

Разговор прервался — в покои быстро вошел Илейка и, обратясь к Ивану, сказал громко:

— Государь Василь Василич кличет к собе Федора Василича…

Курицын вскочил со скамьи и, двинувшись к дверям, пояснил Ивану:

— Государь повседневно указал быть в сей час у него для чтения грамот договорных с удельными и прочими, а также и всяких вестей от наместников и отцов духовных. Может, и тя он призовет.

Иван ничего не ответил, — он думал о книгах, которым привык во всем верить, хотя иной раз и сомневался, но не допускал себя до крайних рассуждений. Помнил он, что «мнение — всех пороков мати», и гнева божьего боялся. Теперь же, после смелых слов Федора, сомнения пуще и дерзновеннее одолевают и мутят ум его.

Юный государь, напряженно сдвинув брови, глубоко задумался. Илейка, что-то убирая в покоях, искоса поглядывал на своего бывшего питомца и, наконец, не вытерпел. Как прежде, когда еще дядькой был княжичу, положил он руку на плечо Ивана и молвил с ласковым участием:

— Пошто, Иванушка, смутен ты и душой скорбен?

Иван взглянул на Илейку и печально ответил:

— Томит меня мнение обо всем, Илейко…

Глаза Илейки ласково блеснули.

— Мнение, Иване, хошь и боль, — заговорил он, — а божья печать.

Многие же людие есть, бедные ли, богатые ли, а вроде скотины: токмо жуют да спят…

Того же года, ближе к концу июня, дней через пять, как летний Федул на дворы заглянул — пора, мол, серпы зубрить, — прискакали из Коломны никем не жданные вестники. Всполох начался великий: из Седи-Ахматовой орды идет на Москву царевич Мозовша, подходит уж к реке Оке…

Спешно разослал гонцов Василий Васильевич ко всем удельным, повелев садиться на коня и вести полки свои на помощь великому князю московскому.

Собрав потом бояр и воевод своих, сказал с гневом и досадою:

— Проспали татар за Окой-то, черти лупоглазые! Где теперь успеть нам?

Где воев собрать! Царевич-то ведь не с одним полком пришел. Ведь на Москву хотят поганые…

Бояре и воеводы, понимая всю опасность положения, взволновались не менее своего государя.

— Подогнали, поганые, — кричал воевода князь Иван Звенигородский, — подогнали, почитай, к самому жнитву! И жить надо и воевать надо. А урожай-то господь дал какой!

— А им что — сожгут хлеб-то, — мрачно сказал старший из князей Ряполовских и, перекрестясь, добавил: — Ну, да бог не выдаст, свинья не съест. Спеши, государь, собрать полков поболе, а мы в Москве, в случае чего, в осаду сядем…

— Нет, воеводы, — вскричал Василий Васильевич, — не об осаде нам думать, а иттить наиборзо навстречу Мозовше. Яз с князь Иваном Звенигородским все, какие есть, полки поведем, а вы тут конных и пеших собирайте, откуда токмо сможете. Есть еще у меня упование, что царевич Касим поспеет, да и Беззубцев из Коломны силу ордынску задоржит. Спешно к Коломне пойдем. Там же купно с теми двумя заградим на Оке все броды…