Иван III — государь всея Руси. Книги 1,2,3

Иван, слушая и не слушая знакомые молитвы, видел пред собой бледное лицо матери, ее большие печальные и встревоженные глаза. Взглядывал он иногда и на бабку и вспоминал, как они из Москвы бежали через леса к Переяславлю-Залесскому, а отец в полоне был…

— Вот опять от татар бежим, — шепчет он вместо молитвы.

С болью думает он о постоянной грозе татарской и вдруг вспоминает слова владыки Ионы: «Быть государем, как надлежит…»

Он глядит на образ спасителя и шепчет в страстном порыве:

— Клянусь, господи, — буду государем, спасу Русь от татар и усобиц!..

Отслушали утренние молитвы государи и из Кремля выехали. Были печальны все, но в уныние не впадали. Бабка истово и строго благословила и сына и внука, а Василий Васильевич благословил Юрия. Все же тяжко и смутно было на душе Ивана, когда поскакали они через опустевшие посады и пригороды московские.

Отец ехал в небольших санях, запряженных гусем: первый конь в оглоблях, впереди его на постромках — другой, а перед ним — третий.

— По-зимнему решили везти государя, — объяснил Ивану Васюк, — дабы шуму от колес не было, да и тяжела колымага-то…

— А где там с колымагой в лесах-то, — подхватил Илейка, — может, тропками, а не дорогами скакать придется…

На рысях догнали они до последнего своего подмосковного села, до Капустина, где Кузьмич, Дуняхин отец, был старостой. Уж выезжать стали из села, как Василий Васильевич позвал Васюка, остановив сани. Остановился и весь отряд.

— Тут я, государь! — крикнул Васюк, мигом соскакивая с коня. — Что изволишь?

— Дай мне квасу, а лучше, — передумал Василий Васильевич, — воды ключевой, ежели мы в поле. Аль из колодца, ежели близ села мы…

— Сей часец, государь! — крикнул Васюк. — В селе Капустине стали мы, тут колодцев много…

— Стой, — перебил его Василий Васильевич, — за водой ты пошли конника — пущай похолодней, прямо в ведре принесет. Сам же кликни мне, кого найдешь из боярских детей — яз послать хочу дозорных…

Когда к Василию Васильевичу подъехал молодой сотник, Васюк по знаку Ивана приблизился к нему.

— Что приказывает государь?

— Дозор наряжать, — ответил Васюк и, поклонившись молодому государю, стал конь о конь с другом своим Илейкой.

— Забыл яз за хлопотами сказать, — молвил он печально. — Кузьмич-то, Дуняхин отец, богу душу отдал, царство ему небесное.

Илейка снял шапку и, перекрестившись, спросил дрогнувшим голосом:

— А что с ним было?

— Да ништо не было. Запрягал, вишь, впервой молоду кобылку, а она и лягни его. Ногой в подложечку, супротив сердца угодила. К вечеру и помер…

— Царство небесное, — сказал Илейка и вдруг, смущенно улыбаясь и отирая слезы, добавил: — Тивуна-то своего покойник хлыщом звал…

Глава 19. В осаде

Палит июльское солнце. Над полями и дорогами, куда неотрывно глядят сторожевые с кремлевских стен, дрожит, будто струйки воды, раскаленный воздух. От каменных стен пышет теплом, как от печки. Жарко, душно, а в небе ни облачка. Словно вымерли вокруг Москвы все посады. Убежали люди, кто куда. Одни в Кремль схоронились, другие — за стенами окрестных монастырей, а иные просто по лесам разбежались. Да и в самой Москве тихо и безмолвно, хоть от беженцев и яблоку негде упасть. Затаился народ в страхе и трепете. Татар ждут…

В первом часу дня дозорные, глядевшие через Заречье в сторону Серпухова, где путь в Золотую Орду идет, заметили, как из дальних лесов стали выскакивать конники татарские. Взбивают кони желтую пыль, и вот все дороги, луга и поля хлебные зачернели всадниками.

Как саранча, налетают татары, и запели на стенах боевые трубы тревогу.

Оцепенело все в Кремле на несколько мгновений, но вдруг все — и воины, и горожане, и посадские — ринулись к воротам, к стенам градским. На стенах пушки и пищали пушкари готовят, стрелки с луками и самострелами у стенных окон засели.

Горожане и посадские люди огонь на стенах разводят — воду и смолу кипятить начали, чтобы поливать со стен осаждающих, а над воротами на стрельницах камней и бревен наложили, чтобы на врага сбрасывать…

На улицах заголосили девки и бабы: молятся, причитают, созывают детей, как наседки. Гул повсюду катится:

— Татары!.. Татары!..

— Спаси, господи, и помилуй!

— Наказал господь нас, грешных!

Ближе и ближе скачут ордынцы, вот разлились реками по улицам посада с криком и визгом. Топот коней гудит по всему посаду, со всех концов поползли черные клубы дыма, а местами забились уж красные языки пламени.

— Жгут, окаянные! — несутся по Кремлю отчаянные крики женщин. — Все добро на дым пущают, поганые!..

Сорвался сразу ветер, раздувает пожар, уж охватывает дым и огонь стены кремлевские, и стоит Кремль словно среди костра. Татары же со всех сторон приступают: ставят лестницы у стен, бьют бревнами в двери ворот у башен. Русские льют со стен кипяток и горящую смолу, сбрасывают камни и бревна. Но бой сам собой стихает: дым, едкий и горький, ест глаза до слез и дыханье захватывает, ходит черными тучами вдоль стен, через стены, как тучи, переваливается и наполняет кремлевские площади и улицы.