Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

— Тоска мне, Федор Лександрыч, нойко на сердце и скорбь. Токмо не оставлю борствовати, а для-ради опочива от ран душевных прибуду ноне к тобе в посад, ночевать останусь.

— Ой, княже, — весело отозвался Дубенский, — поеду сей же часец, радость сию возвещу Акулинушке. Пир на весь мир заведем!..

Через неделю, как уехала Софья Димитриевна в Галич, собрал все полки свои князь Димитрий Юрьевич. Готовый к походу, повелел он бояр созвать на совет и трапезу. Приглашен был и владыка Иона с особым почетом, но не приехал тот, сказался больным. Не понравилось это Шемяке, не нравились ему и бояре многие из московских, хотя и крест ему целовали.

Зло закипало в сердце князя Димитрия Юрьевича, но держал себя крепко он, улыбался всем, шутил, похваляясь весело, только глаза его черные, совсем ныне без блеска, пугали всех. После же трапезы загорелись глаза его злобой и гневом. Окинув всех колючим взглядом, сказал он громко:

— Ныне на князя Василья иду, зане преступил он целование крестное!

Изолгал меня лестию и забыл проклятые грамоты! Не крест ему давать целовать, а мечом его посечь надобно было!..

Побелел весь от гнева Шемяка и, переведя дух, добавил глухим голосом:

— Ежели станет за него князь Борис, то и на Бориса иду!..

Зашептались бояре в изумлении и замешательстве, и слышно было среди шепота, как некоторые говорили промеж себя:

— Ишь, какое велеречие…

— И единого не одолев, на другого уж хвалится…

Не слыхал тех слов Шемяка, но по усмешкам и без слов не понимал.

Сдвинул брови и, возвысив голос, властно приказал:

— Оставляю с заставой наместником своим Федора Лександрыча, а от князя можайского наместник здесь Василий Чешиха.

Князь Димитрий тяжело опустился на скамью и с жадностью припал к чарке с медом, не обращая ни на кого больше внимания.

Стали подыматься бояре из-за стола вслед за Никитой Константиновичем.

Уходя, кланялся каждый Шемяке и говорил:

— Будь здрав, государь!

Шемяка молчал, пронизывая взглядом бояр московских. Знал он, что предадут его, что, может, и не вернется на Москву он боле. Томила его тоска и злоба, но все еще верил он в силу свою, знал, что и Новгород, и Вятка, и Углич за него стоять будут…

Ушли все бояре, опять с ним только советники его — Никита Константинович да Федор Александрович.

— Есть еще кому за нас стоять, — продолжил Шемяка вслух свои мысли. — Весь, почитай, север за нас и Новгород, и Псков, и Углич. Мыслю, и Тверь-то до поры до времени с Васильем. Все Москвы боятся…

— В сем-то и зло все, — заметил Федор Александрович, — такое уж место Москва. Все против нее: ныне Василей — против Василья; ныне ты — так все против тобя, государь…

Никита Константинович засмеялся злобно.

— А посему, — сказал он, — передавить, как крыс, кругом всех надобно.

Разумеют сие и попы, и князья московские. Кто возьмет Москву под свою руку, тот и всех прочих князей под рукой доржать будет.

— Истинно! — воскликнул Шемяка. — Поборствуем, Никита Костянтинович, за Москву мы! Растопчем Василья так, чтобы и попы ему помочь не успели!..

Помолчав, он продолжал:

— Вот что яз думал. Князь Иван Андреич уж ведет полки свои к Волоку Ламскому, а завтра с рассветом нам идти. Заградим путь на Москву, а Новгород ополчить надобно на Тверь.

— Ссылаюсь, государь, с новгородцами.

— Сошлись, Никита Константинович, и с Казимиром литовским.

Долго говорили они о том, как Тверь устрашить и полки тверские от Василия Васильевича оторвать.

— Побежит от нас без тверских-то Василий, — злорадствовал Шемяка, — токмо бы от Москвы и Твери его нам отрезать. Сказывал яз о сем князю Ивану Андреевичу, когда уезжал из Москвы он…

— Помни, государь, — сказал, вставая и кланяясь, боярин Добрынский, — смута была в Волоке-то Ламском с боями и драками, прогонили твоего наместника посадские. Воровства опасайся.

Простился боярин и ушел распоряжения к походу давать да снаряжать все, что надобно. Усмехнулся печально Шемяка и, обратясь к дьяку своему, сказал ласково:

— Боярин Никита воровства в Волоке боится, а в Москве-то кругом воровство, и в хоромах моих изменники за столом сим вот сидели. Опаслив и ты будь тут, на Москве-то…

— Княже мой, Димитрий Юрьич, — ответил Федор Александрович, — спаси бог тя за любовь и ласку твою. Как тобе ведомо, Акулинушку с Грушенькой яз следом за княгиней в Галич наш отпустил. Не ныне, так завтра — дома будут!

Тут же буду яз, княже, тайно в посаде ночевать со стражей своей. В Москве же Чешиха останется да наш Семен Иваныч в хоромах твоих. Оба с конной и пешей стражей. Все мы в разных местах будем, дабы при воровстве каком помощь друг другу оказать могли, дабы враз всех нас не захватили. С боярами да попами мы справимся, а путь Василью к Москве ты с можайским сам пресечешь…

Уж вторую неделю стоят полки Шемяки и князя можайского у Волока Ламского, а крепкие заставы с воеводами в осаде сидят в Клину и Димитрове.

Загорожены все пути из Твери на Москву, а главное — через Волок Ламский.

Шире тут дороги и просеки, гатями и мостами устроены. Этим торговым путем и для конных и для пеших воинов удобней и скорей идти.