Иван IV Грозный: Царь-сирота

Как видно, отступление от Рязани еще не означало полного и бесповоротного отступления Девлет-Гирея из окраин России. В середине октября против татар из Москвы был направлен Государев двор. Это сравнительно небольшое войско занялось разгромом ханских «загонов», задержавшихся на Руси. Лишь увидев перед собой действительную силу, Девлет-Гирей отдал приказ возвращаться, оставив на произвол судьбы несколько малых отрядов, занятых грабежами.

Любопытная деталь: полковыми воеводами в полевом соединении, отправленном для борьбы с крымцами из Москвы, стояли четыре выходца из старомосковской нетитулованной знати (И. П. Федоров-Челяднин, И. П. Яковлев, А. А. Бутурлин, В. В. Морозов) и только один князь, да и то из второстепенных — И. М. Хворостинин[55]. Не значит ли это опять же, что царь уже задумывается об опричнине, уже рассчитывает, кого взять туда на роль доверенных людей, и мысленно уже отстраняет от себя знатнейших княжат, заменяя их представителями иных социальных групп?

На фоне большой войны, превратившей рубежи государства во фронты, нарастала застарелая внутренняя проблема.

Аристократия почувствовала, что царь забирает все больше и больше власти, лишая ее прежнего положения. И родовитая знать начала перебегать на сторону врага.

Так, еще в 1554 году целая группа знатнейших Рюриковичей из Ростовского княжеского дома попыталась перейти литовский рубеж и принять службу у короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа.

Приблизительно года через два ушел в Литву В. С. Заболоцкий, выходец из древнего старомосковского боярского рода, происходящего от смоленских князей.

В 1562-м попытку побега в Литву предпринял один из «столпов царства» — князь И. Д. Бельский с целой группой сторонников.

Тогда же в «великих изменных делах» был обвинен участник Избранной рады, по всей видимости, сторонник Адашева и Сильвестра, князь Дмитрий Иванович Курлятев. Собирался ли он уходить в Литву или же имелась в виду другая разновидность измены, неясно. Однако этого вельможу, крупного политика и полководца, насильно постригли в монахи, отстранив от всех дел.

Во время полоцкого похода в неприятельский стан переметнулся окольничий Богдан Никитич Хлызнев-Колычёв, еще один аристократ, да еще и с думным чином! У литовцев его щедро наградили.

А в апреле 1564-го на сторону Литвы перебежал один из видных московских воевод, родовитый Рюрикович князь Андрей Михайлович Курбский. Его измена получила широкий резонанс. Весьма редко в стане противника оказывался столь высокопоставленный полководец. Несколько месяцев спустя князь явится в составе большого литовского войска отбивать Полоцк. После победы литовцев на Уле возвращение Полоцка могло показаться решенным делом… Напрасно. Литовцам не удалось захватить город, и они отошли без всякого успеха. Но в их стан перебежал еще один служилый человек русского царя — новоторжский сын боярский Непейцын.

Ничего удивительного: вслед за «великими людьми» из русской знати в Литву устремлялись не столь заметные служильцы — представители «аристократии второго сорта» (Вельяминовы, Нащокины, Кутузовы), а также московское и провинциальное дворянство. На данном уровне «переходы» исчисляются десятками.

Однако для царя один-единственный акт предательства со стороны могущественного, богатого и хорошо осведомленного в военно-политических делах аристократа имел более важное значение, нежели «перелет» десятка-другого мелких мошек.

Измена Андрея Михайловича Курбского имела самые оскорбительные последствия не только для Московского царства в целом, но и для Ивана Васильевича лично.

Прославился князь Курбский не столько военными достижениями и не столько даже предательством, сколько литературным творчеством. Будучи уже в Литве, он написал несколько посланий Ивану IV, а также значительное историческое произведение — «Историю о великом князе московском». Все они содержали язвительный вызов царю.

В посланиях князь Курбский оправдывал свое бегство и укорял Ивана IV в суровом отношении к знати — лучшим помощникам государя, живой опоре его трона, как полагал Андрей Михайлович.

Царь отвечал ему, с гневом обрушиваясь и на самого изменника, и на весь строй жизни русской знати, слишком своевольной и всеми силами избегающей честной службы.

Впрочем, историки видели в переписке князя Курбского и Ивана Грозного помимо буквального смысла еще и философский: Россия наполнилась блестящими себялюбцами, вроде князя Андрея; им представлялось, что не служба их Богу и государю, а одни только их личности должны иметь высокую цену; смута — вот к чему приводили их усилия; в ответ на их деяния в Русской земле явился бич Божий — кровавый и немилосердный монарх Иван Грозный. Смуты он допустил немного, но «кровопускание», им произведенное, чрезвычайно ослабило страну.