Иван IV Грозный: Царь-сирота

Кроме того, по мысли Ивана IV, самодержавие как факт, то есть само по себе, не означает сурового или просто жестокого правления. Монарх, имея полновластие над подданными, не исключая любезных сердцу А. М. Курбского «сильных во Израиле», использует силу, применяясь к конкретной ситуации. По словам Ивана Васильевича, апеллирующего к апостольскому слову, «всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими; добрым же — милосердие и кротость, злым же — жестокость и муки, если же нет этого, то он не царь. Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло — бойся, ибо царь не напрасно меч носит — для устрашения злодеев и ободрения добродетельных».

Измену государю Иван Васильевич приравнял к измене Богу (а значит, к тяжелейшему греху отступничества), поскольку власть государева — от Бога. Вот его собственные слова: «Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда? Даже если ты приобретешь весь мир, смерть напоследок все равно похитит тебя; зачем ради тела душой пожертвовал, если устрашился смерти, поверив лживым словам своих бесами наученных друзей и советчиков? И повсюду, как бесы во всем мире, так и изволившие стать вашими друзьями и слугами, отрекшись от нас, нарушив крестное целование, подражая бесам, раскинули против нас различные сети и, по обычаю бесов, всячески следят за нами, за каждым словом и шагом, принимая нас за бесплотных, и посему возводят на нас многочисленные поклепы и оскорбления, приносят их к вам и позорят нас на весь мир. Вы же за эти злодеяния раздаете им многие награды нашей же землей и казной, заблуждаясь, считаете их слугами, и, наполнившись этих бесовских слухов, вы, словно смертоносная ехидна, разъярившись на меня и душу свою погубив, поднялись на церковное разорение. Не полагай, что это справедливо — разъярившись на человека, выступить против Бога; одно дело — человек, даже в царскую порфиру облеченный, а другое дело — Бог. Или мнишь, окаянный, что убережешься? Нет уж! Если тебе придется вместе с ними воевать, тогда придется тебе и церкви разорять, и иконы попирать, и христиан убивать; если где и руками не дерзнешь, то там много зла принесешь и смертоносным ядом своего умысла. Представь же себе, как во время военного нашествия конские копыта попирают и давят нежные тела младенцев! Когда же зима наступает, еще больше жестокостей совершается. И разве твой злобесный собачий умысел изменить не похож на злое неистовство Ирода, явившегося убийцей младенцев? Это ли считаешь благочестием — совершать такие злодейства? Ты же ради тела погубил душу, презрел нетленную славу ради быстротекущей и, на человека разъярившись, против Бога восстал. Пойми же, несчастный, с какой высоты в какую пропасть ты низвергся душой и телом!»

Здесь и во множестве других мест государь скатывается со спора на простое злословие. А скатившись, нимало не сдерживает ярости.

Поистине спорщики соревнуются в низости характера, показывая, у кого градус ненависти выше!

Иван Васильевич именует Курбского собакой. Советы князя называет «смердящими хуже кала». Царь пишет беглому вельможе: «Писание твое принято и прочитано внимательно. А так как змеиный яд таишь ты под языком своим, то хотя письмо твое по хитрости твоей наполнено медом и сотами, но на вкус оно горше полыни».

Ничуть не добрее сам князь. И сдержанности в его писаниях ни на гран не больше, чем у царя. Андрей Михайлович пытается выдержать высокий стиль, показать манеры просвещенного человека: «Не подобает мужам благородным браниться, как простолюдинам, а тем более стыдно нам, христианам, извергать из уст грубые и гневные слова». А потом все равно срывается на ругань: «Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобало, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае у людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о шубейках, и иное многое — поистине, словно неистовых баб россказни».

После кончины митрополита Макария в декабре 1563 года у царя Ивана не оказалось советника и духовного попечителя, исполненного христианской добродетели. Страшное давление обстоятельств, чувство угрозы, исходящей от собственной аристократии, открытая измена большого вельможи Курбского вызвали у Ивана Васильевича необычное и роковое решение.