Иван Кондарев

От потери крови, боли и поднявшейся температуры Кондарев к рассвету впал в забытье. Керосиновая вонь стала нестерпимой, от духоты кружилась голова. Ему вдруг привиделось туманное весеннее утро. Свет проникает сквозь пробитую англо-французским снарядом крышу сарая, в котором лежат солдаты-бунтовщики, находящиеся под следствием и уже осужденные; приходит конвой кавалеристов с саблями наголо — кого-то уведут на расстрел. Потом перед ним встала заросшая бурьяном мельница и послышался голос Корфонозова: «Этому государству я служил десять лет»; какой-то человечек, словно кукла, прыгал по кровати и кричал: «Мои идеалы! Отдайте мне мои идеалы!» Откуда-то появилась и Христина. Кондарев слышит ее голос, ее соблазнительный смех и думает: «Больше я так не поступлю. Вот повалю ее сейчас на постель, а потом пусть идет к тому». Но какой-то другой голос возражает: «Значит, ты станешь таким же, как он; тот, наверно, уже так и сделал». Потом его вдруг охватил бешеный гнев против какого-то смертельного и коварного врага, которого он давно хотел уничтожить, но все не мог придумать, как это сделать. Маленький человечек и есть враг! Он — то, что осталось в нем самом от прежнего идеалиста, его неизгладимая, ущербная и потому такая крохотная сущность. Человечек живет в нем и сейчас, страдает, кричит об идеалах. А что такое он сам, что создал с того дня, когда отрекся от этого ужасного карлика, этого урода? Ничего существенного, да и что можно создать, пока тот жив? Как это ему раньше не приходило в голову убить карлика? Да ведь это же единственный способ от него избавиться! При этой мысли Кондарева охватывает радость, он бросается на кровать и накрывает карлика руками, но тот ускользает от него, словно мышонок, прыгает на пол, и откуда-то снизу доносится его голос: «Хочешь стать убийцей, хочешь загасить огонь, без которого ты перестанешь быть человеком? Помирись со мной!» Кондарева поражает, что этот отвратительный человечек существует уже давно, а он не сделал ничего, чтобы его уничтожить, жестоко раскаивается в этом и наконец решает молчать и притвориться побежденным. Пусть только тот заберется на кровать, тогда он его схватит! Кондарева охватывает огромная радость, он почти физически ощущает, как держит в руках и стискивает, словно детскую игрушку, отвратительного уродца. Он и вправду с наслаждением душит его (бог знает каким образом оказавшегося у него в руках), но убить его никак не удается. Человечек, словно резиновый, извивается в его пальцах, тает, исчезает и, когда кажется, что с 290 ним покончено, выпрямляется и начинает говорить о каких — то странных и ужасных вещах, про существование которых Кондарев давно знает, хоть и не желает в этом признаться. Охваченный новым приступом ярости, он душит человечка со все большим ожесточением, сжимает изо всех сил, уверенный, что наконец-то сумел его задушить, и вдруг видит, что все напрасно. Человечек только смеется, как ребенок. Кондарев ударяет его кулаком, колотит им по стене и, обливаясь потом, в изнеможении падает…

Когда Кондарев проснулся, был уже день и светило солнце. Кто-то унес лампу. В коридоре постукивали деревянные сандалии, скрипела полуоткрытая дверь.

Кондарев посмотрел на ноги — бинт весь в крови. Боли почти не чувствовалось, но онемевшая раненая нога встревожила его, и он попросил часового позвать сестру. Та долго не шла. Кондарев пришел в ярость. Они хотят сделать его калекой! Что они, с ума сошли? Ухватившись за кровать, он попытался подняться и громко вскрикнул. Дверь открылась. Вошел фельдшер со скорбным небритым лицом — видно, решил носить сорокадневный траур по своему благодетелю.

— Чего вы хотите?

— Ночью рану перевязали кое-как. Я не позволю себя увечить. Вы ответите за все!

Фельдшер недовольно поморщился, то ли ему пришло в голову, что этому человеку он обязан пятьюдесятью тысячами левов, то ли его испугало бледное, лихорадочное лицо больного.

— Ну-ка, давайте посмотрим, — сказал он и приказал вызвать сестру, чтобы промыть рану. Потом сунул под мышку Кондареву градусник и пощупал пульс.

— Не тревожьтесь. Рана не опасная. Через две недели заживет. Ваша мать и сестра внизу* Если хотите сообщить им что-нибудь, я передам.

— Скажите, чтоб они не верили пустым разговорам и принесли чего-нибудь поесть. Вы, видно, собираетесь уморить меня голодом!

— Сейчас вам принесут чай, — сказал фельдшер.

Кондарев попросил открыть окно. Оставшись один после перевязки и напившись чаю, он несколько успокоился. Горький вкус во рту пропал, нервное напряжение постепенно ослабло, мысль прояснилась. Поверят ли мать и Сийка тому, что он убийца доктора? Ну, пусть даже и поверят, что из того? Завтра или послезавтра все узнают правду об этой дурацкой случайности, которая свалилась на его голову. Нет, не поверят — ни они, ни товарищи…