Иван Кондарев

— Балчев, Муна, что ты хочешь делать? Будь благоразумен… Оставь! Подожди до вечера, до вечера, когда стемнеет, не сейчас! — кричал Тержуманов; он изо всех сил ухватился за рвавшегося у него из рук Балчева и не отпускал его. — Бегите, скажите, чтоб их вернули обратно в школу! — крикнул он командиру роты, который сразу же кинулся отменять приказ.

Балчев почувствовал, как тело его вдруг обмякло и ярость утихает. Он вошел в канцелярию, сел на стул и долго не мог понять, о чем ему докладывает прибывший только что от майора Гологанова связной. Лишь после того как солдат вытащил из кармана куртки письменный приказ, он понял, что эскадрону надлежит вернуться в К.

32

Всю дорогу до города Балчев ехал молча, впереди колонны. Чувство беспомощности, которое он впервые обнаружил в себе, когда крестьяне, выведенные по его приказу на вспаханное поле, стали сбрасывать одежду и становиться на колени, боролось со злобой, с мертвым Йоно Нишковым, чьи глаза он продолжал видеть. Все, чего касался взгляд, казалось таким же унылым и больным, какой была сейчас его душа. И убранные поля, и притихшие в каком-то мрачном предзнаменовании рощицы, даже голубоватая громада Балкан — единственное, что выделялось на голой, словно общипанной местности, — говорили о чем-то уже прожитом и вызывали тягостные чувства и мысли. «Что же теперь станет с Болгарией? — размышлял он, слыша за собой мерный топот эскадрона и не обращая внимания на ветер, который вздымал на проселочной дороге клубы пыли. — Знают ли обо всем этом там, наверху? Что они себе думают? Нет, народ этот неисправим. Еще не успело государство встать на ноги, как сразу, же принялись его расшатывать и продавать… Дубина не помогает, и смерть не помогает… Неужели я для того стал офицером, чтобы меня унижали, плевали мне в лицо? Разбойничье племя! Вот и солдаты молчат и косятся».

Артиллеристы, занявшие вечером позицию у железнодорожной линии не доезжая Звыничева, дали еще три выстрела в сторону Босева. Снаряды, через равные интервалы, визжа, словно кто-то развертывал в небе листы жести, пролетели над полями и разорвались где-то далеко среди голых каменистых холмов на западе. Лошади попытались перейти на рысь, но после третьего выстрела успокоились и только прядали ушами.

На лугу им повстречалась направлявшаяся на повозках из города в Симаново добровольческая команда во главе с поручиком запаса. Балчев холодно выслушал его, хотел сказать об арестованных в школе, но почему-то не сказал. «Вот этим все и кончится, как кончилось девятого. Попугают их артиллерийской стрельбой, снова наполнят арестованными казармы, выползут разные следователишки и адвокатики… Нет, конца этому не будет!» — думал он, глядя на тонущий в легком осеннем мареве город.

В казармы они добрались к одиннадцати часам. Все свободные помещения были забиты мятежниками. У окон стояли часовые, по двору расхаживали патрули.

Отряхнув с себя пыль и вытерев платком небритое лицо, Балчев пошел докладывать полковнику Викилову. У двери кабинета он поправил портупею, одернул полы френча и постучал.

Викилов встретил его, стоя за письменным столом; низко склонив свою большую, постаревшую голову, он молча, ни разу не прервав его, выслушал доклад.

— Садитесь, ротмистр, курите, — сказал он, вытащив золотой портсигар, подаренный ему царем Фердинандом, и предложил Балчеву сигарету. — Благодарю вас за усердие и энергию, с которыми вы действовали. Вы, господин ротмистр, пламенный офицер, как и подобает истинному кавалеристу, и именно поэтому я хотел бы предостеречь вас от некоторых увлечений, свойственных молодости. Допускаю, что у вас снова, как и во время переворота, случилась какая-то неприятность. Вы можете и не говорить мне об этом, ротмистр, ваша воля. Я же обязан спросить, потому что господин прокурор со вчерашнего вечера звонил сюда несколько раз по телефону — хочет непременно встретиться с вами, прежде чем вы покинете наш гарнизон.

Полковник сделал паузу и стал медленно, по-стариковски расхаживать по кабинету.

— Но зачем я ему понадобился, господин полковник? — спросил Балчев. — Сейчас ведь военное положение, и он не имеет на это никакого права. — Мысль, что прокурор и Викилов знают об убийстве Нишкова и про историю с крестьянами в кошаре, смутила его. — Да, верно, были неприятности, господин полковник. Без этого не обойтись. Ежели меня, офицера, оскорбили… смертельно оскорбил там один субъект, вполне понятно, что я… я его застрелил! — сказал он, глядя на широкую спину полковника, который словно нарочно отошел от него, чтобы дать ему возможность говорить свободнее.

Викилов медленно расправил плечи, чиркнул зажигалкой, поднес ее к сигарете и, продолжая все так же спокойно, по-стариковски шагать, ступая всей подошвой огромного сапога, как во время маршировки, обернулся к Балчеву.