Иван, Кощеев сын

Убрал руку да и сам убрался в толпу. Горшеня от такой выпуклой наглядности поостыл малость и спрашивает уже без прежнего вызова:

— А какой же они веры — никвизиторы эти?

— А бес их разберёт! — отвечает берестяной. — Священной веры. А какой такой именно — того нашенским мужицким умом понять нельзя, не положено. Тока одно ясно: сильна та вера! Ух, как сильна: аж нету меры у той веры! В бараний рог всякого скрутит, кто в ей усомниться попробует. А потом обратно вывернет и на просушку вывесит! Такая вера-верища! А куды денисси!

— Да что же это за вера, коли её мужицким умом не постигнуть! — удивляется Горшеня, но уже как-то совсем шепотком, уже не решаясь в голос соображения выказывать.

И от шепотка этого вдруг все вокруг притихли; лишь вода плещется да канат поскрипывает.

17. Предпразничные хлопоты короля Фомиана

В хозяйстве у короля Фомиана всего было по двое: два трона, две короны, два скипетра и две державы, два секретаря, две няньки, два мажордома, два шеф-повара, два личных палача, две плахи и так далее. На всякий случай, про запас. И даже главных министров было двое: трижды первый и дважды второй. Эдак обоих легче в подчинении держать и контролировать — знай настраивай одного против другого, знай запускай их дуплетом на тараканьи перегонки! Перед заграничными послами хвастал король:

— У меня, мол, каждой твари по паре. Сначала помножу на два, а потом на два же и делю — властвую!

Афористично мыслил король Фомиан, себя цитатами обсыпал, как других — ругательствами. А ещё было у него двое инквизиторов: отец Панкраций и отчим Кондраций. Оба выдающиеся, оба профессионалы с большим послужным списком. И кто из них главней — непонятно, оба равными правами наделены: командуй — не хочу. Правда, отец Панкраций побойчее был, хваткой выгодно от своего коллеги отличался, оттого чаще и выпячивался. Когда-то служил он школьным учителем, наставлял оболтусов розгами, на горох голыми коленками их ставил — ну и пошёл, стало быть, по общественно-инквизиторской линии и дошёл до самых высших её подвалов и камер. А отчим Кондраций с ленцой был, проявлял себя рывками, непоследовательно, не любил много ответственности на себя брать, поэтому с удовольствием иногда свои дела на Панкрация переваливал. А тот не отнекивался, брал, чего дают. Отсюда и процветали в их отношениях дружеская идиллия и панибратство.

Что же касаемо до святой инквизиции вообще, то таковая в стране, как заявляли официальные лица, «имела место быть». Никто этого факта не скрывал, никто и от неё самой не открещивался. Да и как от неё открестишься — она ж не чёрт рогатый, а дело — некоторые считали — праведное! И хоть и загубила она жизней немерено, хоть и поломала судеб несчитано, но с другой стороны — в королевстве и без инквизиции народу с голоду дохло будьте нате. Некоторые граждане даже с каким-то затаённым облегчением шли на инквизиторскую плаху — куды, как говорится, денисси!

А вообще-то вовсе не для устрашения своего народа ввёл Фомиан Уверенный эту пресловутую инквизицию, а единственно из-за неудержимой тяги к прогрессу и просвещению. Ибо была та мера особо модной во всей окрестной Европе, самим римским папой рекомендованная к употреблению и уже наглядно показавшая себя во многих регионах и латифундиях. А чтобы как-то выделить свою инквизицию из всех остальных, заграничных, король Фомиан саму её первоидею переиначил на собственный манер. И поскольку он сам считал себя человеком набожным, верящим в различные приметы и заговоры, то порешил так: если уж надо кого-то наказывать, то самых заскорузлых материалистов — от них всё зло! От них — в Бога неверие, неумение наслаждаться красотой, привычка к низкому чёрному труду — трудопоклонство. И издал его аеличество соответствующий указат, в котором повелевал всех лиц, придерживающихся материалистическо-атеистической точки зрения на жизнь и составляющие её явления, а равно ставящих науку выше чуда, волю выше провединия, разум выше заповеди, а труд выше праздности, предавать незамедлительной публичной казни! С коротким судом и быстрым следствием!

И вот, пока Горшеня да Иван с мужиками туземными лясы-балясы разводят, у короля Фомиана продолжается заботный день. Едва он с третьего завтрака вернулся, собираясь календарную реформу обмозговать, — в приёмной его уже трое ждут! Тут и дважды второй министр, и оба выдающихся инквизитора. Все по стеночке стоят, глядят на короля вкрадчиво, папки с неотложными делами просительно перед собою держат. Хотел было Фомиан разогнать их к чёртовой матери, да смилостивился — сам ведь им давеча аудиенции назначил. Только губы скривил, да велел всем троим следовать в кабинет.