Иван Крылов

Что и говорить, занятное чтение, в ходе которого тебе предлагается, например в басне «Ворона и Лисица», видеть «стихотворение, исполненное драматизма борьбы воль, когда за каждой новой репликой лисы мы следим со всё возрастающим вниманием и… восхищением. Картина, которая перед нами развёртывается, по финальному своему разрешению совершенно ясна – кусок сыра должен будет упасть, но путь к этому ожидаемому разрешению неявен, по нему проведёт читателя хитроумная лисица, как бы на бис исполняющая свою партию. Собственно, перед нами нечто вроде микроновеллы из “Декамерона”. Поставлена невозможная задача: отнять у “взгромоздившейся” на высокую ветку птицы её добычу. Лиса залезть наверх не может. Значит, действовать придётся, полагаясь лишь на собственный ум, изворотливость, хитрость – на свой “человеческий” талант, как действуют дерзкие, свободные, опасные в своей возрожденческой устремлённости к цели герои Боккаччо. Нечего и говорить, что обыденная мораль тут отходит на второй план. То же у Крылова. Зачин – “Уж сколько раз твердили миру, // Что лесть гнусна, вредна” – совершенно не находит подтверждения по ходу дальнейшего развёртывания рассказа. Лесть не вредна и не низка – она виртуозна, она блестящее оружие, с помощью которого поставленный в безвыходные условия голодный персонаж может обмануть, оставить в дураках сидящего много выше него разбухшего от спеси счастливца. Здесь задеты какие-то личные струны, и не случайно, по некоторым сведениям, Крылов сравнивал себя с лисицей, а графа Хвостова с вороной».

Для Л. С. Выготского, цитата из которого приведена, мораль в басне является литературной маской. Такое прочтение позволяет ему эпиграфом к главе о басне взять строчку из самого Крылова: «Он тонкий разливал в своих твореньях яд». Лев Семёнович, у которого целая глава в его книге «Психология искусства» посвящена разбору басен Крылова, писал по этому поводу:

«Не кажется ли удивительным тот факт, что Крылов, как это засвидетельствовано не однажды, питал искреннее отвращение к самой природе басни, что его жизнь представляла собой всё то, что можно выдумать противоположного житейской мудрости и добродетели среднего человека».

Лев Выготский вошёл в историю как автор идеи о «новом человеке» и новой теории сознания. Но в нашем случае интереснее другое. Про него говорили, и совсем не напрасно, как читаем мы у Сергея Степанова в статье о мэтре психологической науки, что «он умел увидеть аргументы в пользу как одной, так и другой стороны. Именно такой подход к обстоятельствам дела воспитывали у будущего юриста на факультете. Но Лев Семёнович и по самому складу мышления был чужд односторонности, предвзятости, излишней уверенности в правильности именно такой-то концепции. Замечательная способность понимать не только то, что было ему внутренне близко, но и чужую точку зрения, характерна для всей его научной деятельности».