Иван Крылов

Прими, мой добрый Меценат,
Дар благодарности моей и уваженья.
Хоть в наш блестящий век, я слышал, говорят,
Что благодарность есть лишь чувство униженья;
Хоть, может быть, иным я странен покажусь,
Но благодарным быть никак я не стыжусь
И в простоте сердечной
Готов всегда и всем сказать, что, на меня
Щедрот монарших луч склоня,
Ленивой Музе и беспечной
Моей ты крылья подвязал.
И, может, без тебя б мой слабый дар завял
Безвестен, без плода, без цвета,
И я бы умер весь для света.
Но ныне, если смерть свою переживу,
Кого, коль не тебя, виной в том назову?
При мысли сей моё живее сердце бьётся.
Прими ж мой скромный дар теперь
И верь,
Что благодарностью, не лестью он даётся.

Столь пристальное внимание современников к внешности Крылова (хотя, ясное дело, с полным равнодушием ко всякого рода приличиям и отнюдь не поэтическим образом жизни поэта сталкиваешься не на каждом шагу) свидетельствует, что встречали Ивана Андреевича по одёжке. Зачастую на ней своё внимание и ограничивали. Но хотелось бы вникнуть в позицию противоположной стороны, знать, как сам Крылов воспринимал людей, хотя бы литераторов, с которыми его сводила жизнь.

Из наблюдений Петра Плетнёва следует:

«Кроме эстетического суждения, у Ивана Андреевича об авторах были соображения другого рода. Он в каждом из них желал найти достоинство человеческое, то есть такие правила, такую жизнь, которые бы не только не стыдили авторской гласности, но и благоприятствовали бы ей. Он говорил, что отделение дарования от нравственного достоинства в одном и том же лице несовместно с гражданскою жизнию. Поэтому он не входил без разбора в близкие литературные связи, оказывая, впрочем, всякому, по всегдашней скромности своей, вежливость и приветливость. Но он любил быть в обществе людей, им искренне уважаемых. Он там бывал весел и вмешивался в шутки других».

Принципиальный характер его отношений с людьми просматривается в постоянных контактах с многолетним соседом и партнёром по вечным спорам в ходе нескончаемых «разговоров за жизнь». Их наблюдал частенько Пётр Плетнёв, они не могли не удивлять его, но он признавал: