Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

Нервозность министра весьма выразительна – не только в свете его конфликта с Бенкендорфом, но и, не в меньшей степени, при сопоставлении с европейским, в особенности французским контекстом. Уварову, несомненно, была памятна «банкетная кампания» в честь оппозиционных депутатов, предшествовавшая Июльской революции. А ко второй половине 1830-х годов политические банкеты во Франции окончательно стали формой выражения левых взглядов, иногда весьма радикальных, и надежным средством мобилизации общественного мнения562. Хотя политическая культура николаевской России была, казалось бы, от этого предельно далека, Уваров видел в русских литераторах среду ненадежную, легко перенимающую опасные западные веяния. Неудивительно поэтому, что малейший намек на корпоративную солидарность и независимость оценок, пусть даже в чисто литературной сфере, воспринимался им как предвестник политической бури, подобной той, что во Франции привела к революции. С этим, по-видимому, и связаны его повторяющиеся с навязчивостью заклинаний уверения в ультралояльности прошедшего торжества.

Между тем оппозиция крыловскому празднику все-таки существовала. В ближайшем дружеском кругу баснописца на официозный юбилей, организованный наспех, с вымышленным семидесятилетием и яростной подковерной борьбой, отреагировали грустной иронией. Свидетельство тому – процитированный в качестве эпиграфа к этой главе юмористический адрес, копия которого сохранилась среди бумаг Олениных563. В нем Лев и Орел от имени других зверей и птиц – героев басен Крылова приветствуют своего создателя, «узнав, что ныне другими животными (то есть людьми) празднуется в 69-й раз» день его рождения. Вскользь заметив таким образом, что им, в отличие от организаторов юбилея, известен истинный возраст баснописца564, они обещают когда-нибудь устроить для него настоящий, веселый и непринужденный праздник, не похожий на тот, что был дан людьми. Этот воображаемый юбилей должен обойтись

без кровопролития и, следственно, без обеда; но на сем празднике избранные умнейшие звери будут говорить с вами и между собою если и не такими стихами, как ваши, то по крайней мере хорошими <…> между тем, на хорах из ветвей соловьи в свою очередь будут воспевать своего любимого певца, а ослов (и это всего труднее) мы заставим молчать.

Наиболее вероятно (вопреки мнению В. Ф. Кеневича, публикатора этого текста), что авторами адреса все-таки были члены семьи Оленина и его домочадцы. Он отсылает, с одной стороны, к реалиям празднества 2 февраля (зал с хорами, помпезный обед, «кровопролитие» как метафора резких стычек), с другой – к текстам Крылова и, видимо, к шуточному обиходу этого круга, где, в частности, было принято отмечать день рождения хозяйки театрализованными забавами. Оленин, на которого Уваров возложил обязанности председателя организационного комитета, исполнил все, что от него требовалось, но характерно, что, открывая торжество в Дворянском собрании, он промолчал о пресловутом 70-летии со дня рождения и упомянул только о 50-летии литературной деятельности Крылова. Весьма скептически оценили «звери» и стихи, звучавшие на юбилее. В литературных кругах, и уж тем более в доме Оленина не забыли, как в свое время Вяземский ставил Крылова-баснописца ниже своего кумира Дмитриева; недаром и пятнадцать лет спустя злые языки применяли к этой коллизии крыловскую басню «Осел и Соловей», отождествляя Вяземского с Ослом565.

Сам же князь был чрезвычайно доволен и вдохновлен успехом праздника. На следующий день в письме к Булгакову он разливался буквально соловьем: