Иван Николаевич Крамской. Религиозная драма художника

В этом смысле сама художническая деятельность Крамского заставляла его как можно глубже вглядываться в человека. Художник создал свою собственную манеру в портретной живописи, особую методологию подхода к изображению человека. Он стремился уйти как от идеализации, свойственной XVIII столетию, так и от натурализма, которым грешили многие его современники.

Крамской выступает для нас мастером глубокого психологизма, старающимся через портрет вскрыть определяющие характеристики человека. С середины XIX века в сферу искусства вошла фотография – некоторое время она даже конкурировала с портретной живописью. Одновременно на живопись значительное давление стали оказывать идеи позитивизма: фотография, де, «ближе к правде жизни», показывает все «так, как есть на самом деле». Но чуткие души истинных художников быстро освободились от этого соблазна. Крамскому несомненно были близки слова любимого им Гоголя, который в своем «Портрете» так описывал совершенное произведение живописи: «Властительней всего была видна сила созданья, уже заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно было, что все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы»[125]. Достоевский писал об отличии фотографии от портрета: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож сам на себя. В редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, в который он списывает, и не было ее вовсе в лице. Фотография же застает человека как есть…»[126]

И. Крамской. Портрет Т. Г. Шевченко

Крамской сумел все это осознать еще в годы странствований в качестве ретушера, осознать весь «блеск и нищету» искусства светописных портретов[127], как это называлось тогда. Но нельзя было проигнорировать то, что фотография поставила перед портретной живописью новые проблемы. Художник-портретист теперь должен был суметь показать преимущество портрета перед «механической» фотографией. Крамской ценил фотографию на своем месте: просил друзей присылать ему фотографии картин, недоступных ему, различных мест, необходимых ему для работы.

И. Крамской. Портрет С. Т. Аксакова

Некоторые свои портреты он писал также с фотографии (например, портреты Т. Г. Шевченко, С. Т. Аксакова, А. С. Грибоедова). Портреты Крамского обычно бедны колоритом, они в основном монохромны; в ранние годы он много писал в технике «соуса» – смеси порошка сажи и растительного масла. Некоторые исследователи считают это как раз влиянием фотографии[128]. Однако главным для Крамского в искусстве портрета было все-таки стремление схватить и выразить «главную черту» человека, его самую «характерную мысль».

И. Крамской. Портрет А. С. Грибоедова

Крамской высказывался о портретной живописи неоднократно. Вынужденный зарабатывать на жизнь творчеством, – а большей частью этого были как раз портреты на заказ, – художник нередко жаловался на то, что у него не хватает времени и сил для реализации собственных замыслов. Некоторые письма 80-х годов удивительны своей откровенностью. «Я портретов, в сущности, никогда не любил, и если делал сносно, то только потому, что я любил и люблю человеческую физиономию [! – В. К]. Но ведь мы понимаем, что человеческое лицо и фигура – не суть портреты, потребные публике. Я ее слишком хорошо знаю»[129], – пишет Крамской П. М. Третьякову. И опять в следующем письме: «Правда только в одном – я устал иметь дело с публикой по заказам, воротиться к юности нельзя, чтобы начать сызнова и поставить себя так, как все художники себя ставят, т. е. работают, что хотят, а публика покупает. Для меня это благополучие не осуществилось. Я сделался портретистом по необходимости. Быть может, я и в самом деле ничего больше, как портретист, но я пробовал раза два-три того, что называют творчеством, и вследствие того попорчен, а потому я не хочу умирать, не испробовав еще раз того же»[130].