Иван Саввич Никитин

уверяет граф...», «Гр[аф] полагает...» — везде непременно с титулом! И в заключение с

плохо скрываемым политическим подтекстом: «...так оно (мнение Д. Н. Толстого. — В.

К) прекрасно и умеренно высказано и такими благородными чувствами внушено».

Фигура благонамеренного издателя заслоняет в статье Чернышевского самого поэта, и

наблюдательному читателю это не трудно увидеть.

Абстрактные ссылки Чернышевского на холодность к поэту «публики» имели,

скорее, общественный, даже политический смысл, нежели конкретно-эстетический.

Под «публикой» разумеются радикально-демократические читатели, не случайно

критик многозначительно оговаривается: «...публика — очень тонкая и верная

ценительница всяких, поэтических и не поэтических, дел» (выделено нами. — В. /(.).

«Ныне уж не та стала наша публика», — настойчиво повторяет Чернышевский, и было

бы упрощением думать, что и вправду он имеет здесь в виду возросший

художественный вкус российского «среднего» читателя; «не та» -общественная мысль

после Крымской войны, «не та» политическая атмосфера, чтобы «правый» 'граф Д. Н.

Толстой ныне ее определял, рисуя идиллическое состояние духа крепостных «сельских

жителей».

Несомненно, эти скрытые «подводные камни» словесности во многом повлияли на

резкость тона Чернышевского. К тому же не следует и абсолютизировать оценки еще не

имевшего сравнительно большого опыта критика. И. Тургенев и Л. Толстой именно в

1856 г. предъявляли к нему серьезные претензии.

С никитинской книгой 1856 г. связана и внетворческая история, которая, возможно,

повлияла на восприятие личности автора. Ему долго не могли простить подношения

первого сборникаАлександру ГГ и особам царской фа м и -лии с "соответствующими

эпистолами. Идея «подарка» исходила 6т~~графа ДГ~Й. Толстого, который, кстати, и

не собирался на этот счет спрашивать мнения Никитина. Еще до выхода книги из

печати Д. Н. Толстой 11 января 1856 г. «инструктировал» поэта через Н. И. Второва:

«Скажите ему, чтоб он немедленно прислал мне письма к Государю, царствующей и

вдовствующей императрицам, Наследнику и Константину Николаевичу (великому кня-

зю.— В. К.). Я поднесу им экземпляры от его имени: авось что-нибудь дадут. .»

Последнее житейское «авось» плюс очевиднре соображение «его сиятельства»

19

предстать перед царским двором покровителем «самородка из низов» — основные

мотивы всей этой затеи.

До царя рказалось высоко, но некоторые члены августейшей фамилии откликнулись

— воронежскому поэту-мещанину были пожалованы приличные подарки. Никитин

никак не ожидал такого благосклонного внимания и пребывал в смятении. Его

племянник Л. А. Никитин позже вспоминал, как эта церемония происходила. Сам

воронежский губернатор в сопровождении чиновников явился на гюстоЮГМн'ДЬбр к

возмутителю провинциального спокойствия. lbго долго искали и наконец обнаружили

на сеновале, что всех несколько сконфузило. Оправляя поддевку и стряхивая

прилипшую солому, окончательно растерявшийся поэт принял высочайшие подарки и

сказал что-то* невразумительное, в ответ на громкую тираду губернатора. ^На том

церемония и завершилась. Иван Саввич не любил о ней вспоминать, но болезненный

критический выпад «Современника» долго не забывал. Он был против навязывания

художнику чужого видения мира, против субъективно-одностороннего толкования

Пушкина, какое, встречалось в «Современнике», против " крайностей в литературных

оценках. Пытался ответить Никитин и на главный упрек Чернышевского — слабую

связь его поэзии с «горькою действительностью»: «Попробовал бы г. рецензент

"пройти по уши в грязи по той самой дороге, по которой идет автор-мещанин, я

послушал бй тогда, как он воспел эту грязь и скоро ли взялся за пенье!»

Критика «Современника» не пришлась по сердцу Никитину, но она пришла

вовремя, заставив его пересмотреть свои смутные представления о роли и назначении

поэзии, увереннее выбрать свою дальнейшую дорогу. А. П. Нордштейн

свидетельствовал, что после этой встряски Никитин не сник и однажды в дружеском

кружке, когда речь зашла о его «избиении» журналом,, грохнул кулаком — да так, что

стол затрещал, — и сказал, что у него есть талант!.

Прошло некоторое время, страсти улеглись, и отходчивый поэт уже не воспринимал

статью в «Современнике» так драматически, как по свежим следам. Холодный крити-

ческий ушат все-таки подействовал освежающе.

тревоги и радости

Не скоро поэт выбрался из Воронежа погостить в семействе помещиков

Плотниковых. Удерживал постоялый двор, мучило расстроенное здоровье. А тут вдруг

несчастье: умер друг-сверстник Иван Иванович Дураков, о котором в бйо-

2 Заказ 819

вз:

графии Никитина, к сожалению,* почти не осталось следов. В печальную минуту

поэт признался: «...Я только теперь оценил его ко мне любовь, бескорыстную

преданность, всегдашнюю готовность служить почти рабски..-»

Убитый горем поэт в память о рано сгоревшем от чахотки друге написал «Новую

утрату»:

Все чудится — я слышу милый голос, Все жду, что друг отворит дверь... Один

остался я теперь, — На сжатой ниве позабытый колос!

Беда в одиночку не ходит: внезапно умер и другой добрый приятель Ивана Саввича