Иван Тургенев и евреи

В июне 1868 г. по дороге в Россию или из России Тургенев приехал в Берлин. Во время краткого своего пребывания в столице он посетил вместе со мной проживавшего здесь и знакомого ему по Бадену известного немецкого писателя – назовем его АБ., – значение которого он ценил высоко, хотя в глубине души ему претила сильная примесь рефлексии в рассказах этого писателя. Радость по поводу нашего прихода была вполне искренней и выражалась она с восторженностью, почти тягостной для Тургенева. Простодушный немецкий коллега пожелал, между прочим, счастья эпохе, «у которой есть два таких молодца, как я да вы, Тургенев!»[505]. Тщетно пытался Тургенев уклониться от его настоятельного приглашения прийти еще вечером, тогда как мне удалось более или менее удовлетворительно обяснить свой отказ. «Но ведь мы хотели провести этот вечер вдвоем, как же вы могли согласиться, и у вас, я-то видел, не было к тому никакой охоты», – сказал я Тургеневу на улице. Он ответил: «Конечно не было, но это мое несчастье: я не умею отказывать. Если бы пришли ко мне воры и грабители и сказали: пойдем, мы будем вместе грабить! – Я бы сказал: “Хорошо, будем вместе грабить”». Снова мы встретились лишь на другое утро. «Ну, как было вчера вечером?» – «Ах, я чуть не умер. Мне столько наговорили хороших вещей, и я столько с ел земляники со взбитыми сливками, и потом я битых два часа должен был выслушивать чтение. Вы знаете как я это люблю! Я прямо валился с ног от усталости. Верно, я крепко спал. Б. читал мне отрывки своего нового романа, который скоро появится в какой-то венской газете. Но, хоть убейте, не знаю, в чем там было дело. Какое-то лишь смутное воспоминание, что речь шла о борьбе с властью католической церкви. Кажется, действие происходит где-то на Рейне. Но, может быть, это все мне приснилось».

Август и часть сентября того прекрасного года я провел у Тургенева в Баден-Бадене. В первые дни моего пребывания там я обнаружил, что друг мой испытывает какое-то непонятное беспокойство. На мои вопросы последовало признание: «Я сделал большую глупость. Б. очень хотел, чтобы его роман появился также и в России; не мог ли я бы способствовать этому? Конечно, я опять не смог отказать и уговорил издателя журнала, в котором обычно печатаются мои вещи, приобрести у нашего друга разрешение на издание перевода за очень приличный гонорар. Та часть рукописи, которую Б. послал, уже переведена. 1 сентября перевод должен появиться в печати одновременно с немецким оригиналом в венской газете. Но все это с одним условием (и я, старый осел, на это согласился!)… с условием, что я напишу предисловие к нему! Оно должно быть посвящено роману и его значению, а также А.Б. и его месту в немецкой литературе; и все это я должен написать! И дело это весьма спешное[506]. Издатель мой <…> – не дает мне покоя. Он собирается быть в Висбадене на будущей неделе и требует, чтобы я прислал ему туда мою рукопись. Да хоть убей он меня – ничего не могу сделать; у меня нет никаких мыслей, я жую перо и не могу выдавить из себя пи слова. Как мне быть!»

Его отчаяние, да и вся ситуация были так комичны, что я от души расхохотался. «Ничего не поделаешь, ничем не поможешь, вам придется, Тургенев, браться за перо». Прошло несколько дней. Он ходил в совершенном расстройстве. «Я не могу, я решительно не могу! О, боже мой!» – стонал он в ответ на всякий вопрос. Однажды утром я услышал, как он из сада зовет меня жалобным голосом. Испуганный, я бросился вниз к нему. «Что с вами, Тургенев?» «Я вам скажу. Вы меня любите? Хорошо, я это знаю… Сделали бы вы для меня что-нибудь трудное, большое?» «Как вы можете сомневаться, все, что могу, я для вас сделаю!» «Тогда докажите это! Вы должны написать мое предисловие! Вот, что мне нужно. И сегодня же. <…> Так вы сделаете?» Я не верил своим ушам. «Но, Тургенев, вы сошли с ума. Я совсем не знаю романа, да я и не могу написать так, чтобы все поверили, что это вы написали. Вы не можете всерьез настаивать на такой нелепости». «Но я, тем не менее, настаиваю, я вас умоляю, напишите. Я поставлю свое имя под чем угодно и рабски переведу». Положение, в которое я попал, было и комичным и чреватым неприятностями. Но кто бы мог ему отказать! «Хорошо, я попробую. Но не могли бы вы сказать мне хоть что-нибудь о теме и содержании романа? Не говорили ли вы тогда, после чтения, что там речь идет о борьбе против поповской партии, что он имеет антиклерикальную тенденцию?» «Я это говорил? Возможно, так оно и есть. Но точно я не знаю. Осторожности ради вы лучше напишите вообще о борьбе с предрассудками и угнетением, о новом времени и тому подобное. Только пишите скорей, и я присягну, что это написал я». Должен признаться, что это была чуть ли не самая трудная работа в моей жизни. Прежде всего нужно было заставить замолчать голос совести, затем выяснить, что я вообще могу и хочу сказать, и, наконец, придать всему этому такую форму, которая хоть немного бы напоминала мой «прославленный образец». Но – «и через худший день проходит время», и когда этот день клонился к концу, моя рукопись была готова. На следующее утро я прочел ее Тургеневу. Я распространялся в ней о прежних произведениях А.Б. и восхвалял последний роман с таким жаром, оценивал его значение как творения и подвига свободного духа в таких выражениях, какие может найти лишь тот, кто не читал того, о чем пишет. Тургенев был в восторге. «Я не переменю ни слова. Вы увидите, как рабски переведу я вашу рукопись. Я попрошу кого-нибудь, кто ничего не знает об этой истории, перевести русское “предисловие Тургенева” обратно на немецкий язык, и вы тогда сами убедитесь». Он сразу же принялся за перевод. А уже на другой день он смог его послать за своей подписью нетерпеливому редактору. Через несколько дней Тургеневу пришло письмо из Висбадена. Он вскрыл его, прочел первые строки, и я увидел, как весело просияло его лицо. Он протянул со смехом мне письмо. «Ну, что я вам говорил? Письмо от <издателя – Стасюлевича>. Послушайте, что он пишет. «Милостивый государь, вы, конечно, подвергли мое терпение тяжелому испытанию и заставили меня ждать дольше, чем это допустимо. Но зато присланное вами настолько хорошо, что все теперь улажено. Только Тургенев мог так понять конгениального поэта и проникнуть в самую глубину так, как это сделано в предисловии, и т. д. и т. д.»

Это было в октябре в Берлине, в доме одного историка литературы, дружившего с ним, Тургеневым и со мной. Ничего не подозревая, вхожу я к нему и вижу, рядом с ним на диване сидит А.Б. собственной персоной. В его приветствии звучала прежняя прямодушная сердечность. Нет, он ничего не знал о черном деле. Но боязнь удерживала меня от того, чтобы начать говорить о Тургеневе и предисловии. Это сделал он. «Вы были у нашего Тургенева, дружище? Вы знаете, он вам говорил? Большую радость он мне доставил – написал предисловие к русскому переводу моего романа. Вы должны его прочесть… газета напечатала перевод. Никто из вас не может сделать то, что может он. Правильно говорят: только поэт может понять до конца поэта, проникнуть в его чувства и мысли. Вы должны прочесть. Я вам пришлю газету. Вы тоже порадуетесь»[507].

Рассказ Пича <…> не свободен от неточностей. <…> Можно считать также, что он преувеличил собственные угрызения совести; в противном случае вряд ли он стал бы распространять эту историю <…>. Тем не менее нам представляется несомненным основное положение его рассказа, подтверждаемое к тому же другими эпистолярными и мемуарными свидетельствами: предисловие к роману Ауэрбаха «Дача на Рейне», опубликованное за подписью Тургенева, в действительности только переведено Тургеневым. <…>

Перевод Тургенева был в достаточной мере свободным. <Как правило,> добавления Тургенева к тексту Пича незначительны и не вносят существенных изменений. В большинстве случаев они содержат уточнения, или носят стилистический характер, или приспосабливают текст к русскому читателю. <…> основное отступление Тургенева от исходного текста состояло не в этих добавлениях, а, напротив, в сокращениях. Не изменяя по существу содержания предисловия, Тургенев систематически упрощал и облегчал текст Пича, устранял повторения, стремился освободиться от гелертерской тяжеловесности и неуклюжести оригинала [ЛЕВИН Ю. С. 170–176].