Помню, когда я работал «Ивана Грозного», при крайне трудных обстоятельствах (как это хорошо вам известно), я тогда сказал, кажется, Крамскому: «Хорошо, – чем больше они бесят меня, тем лучше выйдет «Иван Грозный». То же самое, только с некоторым изменением, я бы мог и теперь сказать. Но если бы вы знали, какие нравственные муки я пережил в последние два года, какие адские мучительные раны я носил в душе, благодаря тем позорным поступкам, которые русский, хотя и темный, народ совершал над евреями. Если бы вы знали, как больно разочаровываться в своем идеале, который ты лелеял, любил и считал лучшей будущностью человечества, и что же – вот этот идеал дико хохочет тебе в глаза и беспощадно бьет тебя по лицу, топчет и унижает тебя! Вот эго все способно свалить не только меня, нервного, но всякого, даже не чувствительного человека. И верьте мне, мой дорогой дядя[609]
, если бы у меня не было сознания, что так поступаю люди, которые не ведают, что делают и бьют себя еще больше, чем других; если бы у меня не было убеждения, что в России есть еще достаточно здравомыслящих людей», которые сумеют, в конце концов, дать отпор этому дикому средневековому безумию – повторяю, если бы не это, тогда я проклял бы все человечество. Вот, мой дорогой дядя, отчего я смотрю на мой неуспех в России не как на личный, а как на неуспех евреев вообще. Но что мне было всего более досадно, это – что при всем этом я чувствовал свое бессилие, пробовал кричать, писать, обращался к людям с авторитетом, прося их замолвить слово, но все это было напрасно.Когда приеду в Париж, я непременно пришлю вам копию с двух писем, которые я послал к И.С. Тургеневу, а он в ответ назвал их «замечательными». Они будут когда-нибудь напечатаны[610]
. Только не теперь, потому что они не цензурно. И все-таки он сам не сказал о <о том, что написано в –Где-то в начале января 1883 г., опять-таки в доверительном письме В.В. Стасову, Антокольский подробно изложил свое видение актуальной жизненной ситуации его как еврея и русского художника: