Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Под Спафарием была гнедая кобылица Альма хороших кровей, легкая на ходу, норовистая, но, в общем, не выходившая из повиновенья. Природа уже проснулась, уже дышала весенним теплом, но цвет на яблонях начинал понемногу осыпаться. Трава была еще коротка и не утратила свежести и изумрудности своей. Стаи прилетных птиц порхали над головами, кормились в поле, в лесах, вили гнезда и уже хлопотали в них. Еще дороги не просохли от вешней влаги, а потому не вздымалась пыль, а воздух был свеж и напоен ароматами.

Проходили в день не более двадцати верст. Дневки были долгими: расседлывали лошадей, пускали их пастись, пока трава стояла густо и была зелена. Бывалые в походах говорили: впереди степь и знойные ветры — суховеи. Жарким своим дыханьем все опаляют, сушат степные травы.

Они стоят, желтые от зноя, и каждая былинка подает свой голос: шур, шур, шур.

Поначалу двигались строем, а потом войско стало разбредаться и обратилось в огромную беспорядочную толпу. Напрасно начальники надрывались от крика, в тщетной надежде навести порядок. Все было впустую. До владений татарской орды оставалось десять — двенадцать переходов.

На пути перебирались через малые реки. Они были свежи и холодны. Купали коней, купались сами. К тому времени ноги мало-помалу наливались усталостью у пеших и конские у конных. А потому дневки все удлинялись, а переходы — укорачивались. Чем далее к югу, тем меньше становилось жилых мест. Близ татарских владений отваживались селиться лишь беглые холопы да раскольники. Их хутора в три-четыре мазанки отстояли друг от друга в двух-трех десятках верст. Князь Голицын повелел под строгим наказаньем их не разорять и обид людям не чинить, равно и не допытываться, отколе они бежали.

— Пусть живут без опаски, — сказал он. — Разрастутся хутора в деревни, деревни в села, глядишь, и заселится степь русскими людьми. А государству это выгодно.

Дыханье степи становилось все жарче, и поникшие травы шуршали все громче. Боевой дух войска стал исходить потом и усталостью. Впереди лежало Азовское море. Путь к нему преграждали реки. Иные в эту жаркую пору лета — а лето уже наступило — пересыхали и их можно было перейти вброд. Но великая река Дон все еще широко и глубоко катила свои воды, и переправа чрез нее заняла четыре дня.

Но чу! Впереди показался первый татарский разъезд. Видать, они приняли конный авангард за своих, а потому беспечно заскакали на него. Казаки вмиг перехватали их — полтора десятка, — связали и обезоружили.

Войско вступило в хановы владенья. И эта первая стычка была как живительный ливень в суши да бездождье. Люди тотчас подобрались, заслышав об опасности.

— А двои утекли, — доложил князю сотник Свидригайло.

— То худо, — помрачнел князь. — Беспременно наделают переполоху. И явится татарская конница.

И приказал: взять сугубую предосторожность, всем блюсти строй, а пищали — на изготовку.

Так оно и вышло. Не прошло и двух дней, как на горизонте взметнулась туча пыли. По мере приближения из нее стали вырисовываться всадники.

Спафарий, ехавший рядом с князем, вытащил седельные пистолеты.

— Шагом! — скомандовал князь. — Пушки подтянуть, пищали к бою!

Татарская лава стремительно катилась на них. Визгливые крики и завыванья сопровождали атаку.

— Алла, алла! Ал-л-а-а-а!

Вот уже видны искаженные злобою лица, орущие рты, выставленные пики, серебристый блеск обнаженных клинков.

— А-а-а! — сплошной вой заглушил залп пушек.

Первый ряд конников рухнул на землю, смяв скакавших за ним. Кони бились в конвульсиях. Задние остановились. Туча стрел, выпущенная с дальнего расстояния, не принесла вреда.

Татарская атака захлебнулась. Воинственные крики сменились стонами и жалобным ржаньем подбитых коней.

Князь приказал:

— Конница, вперед! Руби, коли!

Картечь сделала свое дело. Десятки убитых и раненых валялись на земле, обагряя ее кровью. Остальные — их было три или четыре сотни — столь же стремительно, как наскакали, обратились вспять. Они колотили лошадей голыми пятками, и те, чувствуя опасность, летели галопом. За ними, отстав сажен на сто, молча неслись казаки. Вид их был страшен: ощеренные рты, хрип, похожий на мычанье, налитые кровью глаза.

Но татарские кони оказались резвей. Расстояние между ними и преследователями постепенно росло. И вот уже они стали недосягаемы.

— Ушли! — с досадой выкрикнул полуполковник Охрименко. — Осади, братцы! Татарин он завсегда на коне, он с ним ест, с ним спит. Рази ж его достанешь? — И смачно сплюнул.

Деловито добили раненых — татар и их коней. И оставили на поживу воронью да зверью. Своих раненых — их было полтора десятка, оцарапанных стрелами, — перевязали.

— Души их, погибших за мусульманскую веру, тотчас отправились в рай. А там их ждут десять тысяч гурий, сады, увешанные диковинными плодами, — пояснял Спафарий, трясясь на своей Альме.