Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Такое преследованье и отступленье продолжалось три часа кряду. Наконец люди оказались под защитой речки. Да и пожар, пожрав море сухих трав, унялся. Бурая, опаленная земля простиралась перед войском на десятки верст. Она была совершенно безжизненна. Не слышно было посвиста сусликов, и не вставали они столбиками возле нор своих.

Не стрекотали кузнечики, не видно было ни одной букашки. Выгорело все живое, казалось, навсегда. И птицы покинули те места.

Как быть? Этот вопрос не раз вставал перед воинством. Его не раз задавал князь Василий Голицын. Лошади падали от бескормицы. Ни понукания, ни побои не могли заставить их подняться. Люди еще кое-как перемогались. Но и они дошли до края. На привалах варили в котлах палую конину, жарили ее на вертелах, которыми иной раз служили шомполы, а иной раз и сабли.

Князь был мрачен. Он понимал, что никакого одоления нехристей не будет, что его многочисленные враги не простят ему неудачи — повторной, что ряды его сторонников при государевом дворе редеют день ото дня, а по возвращении имя его будет покрыто позором. И притом навсегда.

Смешно сказать, но единственным верным ему человеком при дворе был думный дворянин Федор Шакловитый. Князь, разумеется, знал от наушников, что царевна Софья делит свою постель меж ним и Федькой. И сейчас, в эти тягчайшие для него дни и недели, царевна почиет в объятиях Шакловитого.

В наушниках не было недостатка. Стоит ему вернуться, как они тотчас доложат ему про Софьины измены. Как она ни таится, а все ж тайное становится явным. Князь и сам это испытал. Несмотря на свой ум и сугубую предосторожность, его любовная связь тотчас стала известной на Москве. Но политичность была превыше постели. Да и царевна, признаться, была на ложе любви не лучше его законной супруги и многих наложниц, в коих он никогда не испытывал недостатка и кои угождали ему со всевозможным совершенством. Поэтому князь время от времени писал из похода Федору, дабы он как мог укрощал злоречие недругов и их самих.

Куда ни кинь — везде клин! И тут, в войске, почитай, все чужие и некому исповедаться, не с кем совет держать по душевному делу. Разве что с гречанином, с Николою Спафарием. Но и тот Петровой партии и тому печаль свою поведать он не может, хоть он единый человек во всем стане для собеседования пригодный.

Где выход? Кто может его указать? Хановы посланники не едут. Придется, видно, двигаться далее, под Перекоп. Может, за этой выжженной землей есть травы, есть корм для коней. Люди-то перемогутся, а без коней остаться страшно. Где-то окрест гуляют табуны диких степных лошадей. Да и у татар можно отбить табун. Управиться с татарскими конями трудно, они тож полудики и под русским седлом худо ходят.

Мысли его рассеянно блуждали, как у человека отчаявшегося. Он машинально отвечал на вопросы, машинально ел, плохо спал. Войско двигалось медленно, терпя урон. Вдобавок средь москалей распространился слушок, что не татары зажгли степь, а казаки, дабы поворотить к дому. Слух этот полз, полз ужом, а потом запорхал ласточкою и долетел-таки до Москвы.

Царевна Софья переполошилась. Ее Васенька, ум светлый, зрелый, главный советчик, надежда, свет, снова попал в беду. То была и ее беда, потому что как ни мужествен и решителен был ее Феденька, а все ж Васеньку он заменить не мог. Феденька был прямолинеен и дерзок на язык, а Васенька был хитроумен и глядел далеко вперед. Она прекрасно понимала, что неудача похода грозит катастрофой прежде всего ей самой. Но выхода не было. Пришлось скрепя сердце расстаться с Феденькою и послать его для ободренья Васеньки к войску с грамотой и всяческим увещаньем.

Пока же князь решился собрать большой совет, чтобы опереться на общее согласие. Грозный призрак голода и гибели войска почал все чаще вставать пред ним.

— Как быть, братие? Можно ль воевать хана, коли у нас вышел весь припас, кони дохнут от бескормицы? Идти ль вперед или поворотить?

— Поворотить! — единым возгласом отвечали ему все воинские начальники. — Иначе погибнем без чести и славы.

Сколь уж людей бежало! Сколь хворых да немощных! Коней палых едим! Дохлятину!

У князя отлегло от сердца. Поворотить — с общего совету. И будь что будет!

Глава двадцать четвертая Аларм! Аларм!

Человек лукавый, человек нечестивый ходит со лживыми устами, мигает тазами своими, говорит ногами своими, дает знаки пальцами своими. Коварство в сердце его: он умышляет зло во всякое время, сеет раздоры.

Книга притчей Соломоновых

— За что?! За что душу христьянскую погубляешь?! Побойсь Бога, Лев Кирилыч! Ты ж боярин, государев человек!

— Бей его! Бей!

— Бердышом по башке!

— Караул, люди ратуйте!

— Нарышкины лютуют!

— Нарышкины убивцы!