Иван Васильевич – грозный царь всея Руси

Защитников, способных преградить путь мятежникам, не нашлось. Иван Васильевич сам вышел к толпе, «удивися и ужасеся». Но он проявил себя настоящим царем! Так проявил, что буйная масса остановилась перед шестнадцатилетним юношей. Вступила с ним в переговоры. И тон задавал он, а не бунтовщики. Не они выставляли требования, а государь «обыскал», то есть допросил их, зачем пришли. Разобрался, что москвичи были обмануты, стали орудием в чужих руках, и простил их. А вот на тех, кто давал им «повеление» и «кликал», положил опалу. Повелел выявить зачинщиков и казнить. Собственной волей вывел из паралича перепуганных слуг, придворных, оказавшихся при нем! Заставил выполнять свой приказ — а толпу вздохнуть с облегчением, что гнев царя обошел ее стороной. За подстрекателей не заступился никто. Впрочем, теперь-то сказалось, что они были чужими для столичного простонародья. Москвичей оказалось очень легко настроить против «бояр», Глинских. Но фигура царя — это было совсем другое. К нему относились с любовью, надеждами. Иван Васильевич победил. В одиночку! Точнее, конечно же, с Божьей помощью.

Стоит отметить еще одно совпадение. Тогда же, в 1547 г., взбунтовался и другой город. Новгород, который и раньше бывал связан с мятежами Андрея Старицкого, Шуйских. Причем он восстал без всяких пожаров. Но архиепископ Новгородский Феодосий писал царю о «великих убийствах» и грабежах. Из текста его послания можно предположить, что новгородцев подпоили — Феодосий умолял Ивана Васильевича закрыть корчмы [202]. Вполне возможно, что и в Москве для разжигания бунта использовалось спиртное.

А сам Иван Васильевич впоследствии сказал об этих событиях: «И от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя. И смирихся дух мой, и умилихся, и познах своя согрешения, и прибегох к святей соборной и апостольской Церкви…» [203] Советские историки связывали эту фразу со встречей с повстанцами, но выдергивали ее из контекста. Она прозвучала на Стоглавом соборе, и о том, что случилось в Воробьеве, царь при этом вообще не упоминал. Речь шла о полосе катастроф в целом — и о высочайшей ответственности государя перед Богом за собственные ошибки и прегрешения. Такой страх был вполне оправданным и свидетельствовал о духовной глубине Ивана Васильевича, его раздумьях о благе своей державы.

Но… именно этот страх Божий его враги выбрали в качестве уязвимого места. Цареубийство не удалось. Однако в запасе имелись и другие сценарии. Ранее отмечалось, что рядом с царем находился скромный молодой человек, Алексей Адашев. Он сумел стать одним из ближайших подручных Ивана Васильевича. На царской свадьбе мыться в бане с женихом были удостоены чести трое: князь Иван Мстиславский, брат невесты Никита Романович Юрьев и Адашев. Ему доверили даже стелить постель новобрачным. В мае 1547 г. царь с армией отправился на Оку. В качестве рынд — знатных телохранителей и оруженосцев — его сопровождали те же Иван Мстиславский, Никита Романов и Адашев [204].

Позже Иван Грозный писал, что «взяв сего от гноища и учинив с вельможами, чающее от него прямые службы» [205]. Уже видел ненадежность бояр, выбрал понравившегося ему незнатного придворного и стал возвышать, считая, что такой человек будет верным ему. А где-то после московских пожаров возле государя очутился еще один человек — поп Сильвестр. О нем мы тоже говорили. Он был из Новгорода, вел там крупную торговлю, в том числе с Ливонией. В Москву попал при митрополите Иоасафе. Имея какую-то сильную протекцию, стал священником в Благовещенском соборе, домовой церкви государей. А настоятелем собора был Федор Бармин — тот самый, что помог спровоцировать московский мятеж.

Курбский описывал первую встречу Сильвестра с царем после пожаров и восстания. Как он предстал перед Иваном Васильевичем, заклинал «страшным Божьим именем» одуматься и отойти от грехов, ссылался на некие чудеса и видения, бывшие ему от Господа (хотя даже Курбский оговорился — он не знает, истинные ли были чудеса или поп стращал государя ради его исправления). И тот ужаснулся, покаялся, встал на «стезю правую» [206]. Карамзин и Костомаров еще и разукрасили эту картину. Изобразили, как Сильвестр явился на фоне пожара и бунта, «с видом пророка», с горящим гневным взглядом, поднятым к небу перстом. И плачущий, перепуганный царь в панике внимал ему, обещал исправиться, следовать его наставлениям [207].

Такое описание недостоверно. Со священником придворного храма Иван Васильевич наверняка был знаком раньше, регулярно видел его на службах. И никакого участия Сильвестра в событиях июня 1547 г. не зафиксировано. Он появился уже позже. Но времени прошло немного. Заговорщикам требовалось «ковать железо, пока горячо», пока Иван Васильевич находился под свежим впечатлением катастроф. Сильвестр появился около него где-то летом 1547 г. Но на вопрос, кто свел его с Иваном Васильевичем, большинство историков отвечает однозначно: Адашев [208].