Иванова свобода (сборник)

По выходным Иван больше не ходил в город; он сидел дома, думая грустные мысли. Книги Иван читать перестал, решив, что там обман и их слова написаны для других. Он много спал в нерабочие дни, просыпаясь лишь посмотреть в мутное от рано наступившей зимы окно на жизнь двора. Ему почти не хотелось есть, и только к вечеру он шел на кухню по длинному темному коридору мимо закрытой двери Аскербая, под которой даже днем горела узкая полоска желтого света.

На кухне и произошел их первый большой разговор.

К вечеру субботы Иван решил жарить колбасу; больше он ничего в пятницу не купил, и идти в магазин было лень. Хлеб еще оставался, и Иван хотел нажарить побольше колбасы и съесть с хлебом.

Когда он пришел на кухню, Аскербай, в длинной вельветовой рубашке потертого цвета, ждал рядом с плитой, на которой упорно не закипал чайник. У Татьяны Семеновны был еще один, электрический, но им Аскербай не пользовался, доверяя только огню.

Они – по установившейся между ними привычке – кивнули друг другу без слов, и Иван начал резать колбасу. Аскербай, не таясь, наблюдал за Иваном, иногда поднимая крышку чайника, словно это могло помочь воде закипеть. Было неловко молчать, не замечая друг друга.

Будто поняв это, Аскербай неожиданно спросил:

– А вы, Иван, зачем в Москву приехали?

До этого он Ивана никогда ни о чем не спрашивал.

Иван подумал, дорезал колбасу и ответил:

– Хотел посмотреть, что существует.

Ему казалось, это все объясняет.

– А, – улыбнулся Аскербай, – вы, стало быть, приехали для обретения онтологической ясности.

Этого Иван не понял и оттого решил, что не так расслышал. Он посмотрел на Аскербая, ожидая пояснений. Аскербай поднял крышку калечной рукой и взглянул на не спешащую закипать воду. Он вздохнул, закрыл крышку и посмотрел на Ивана.

– Онтология – это раздел философии, – сказал Аскербай. – Ее основной вопрос – что существует и как мы знаем, что это существует.

Он глядел на Ивана, и его черные глаза казались такими же потертыми, как вельветовая рубашка: в них не было блеска. Иван подумал, что, возможно, на ощупь эти глаза не скользкие, как должны быть глаза, а мягко пружинящие, как темный поношенный вельвет. Он поставил старую тяжелую сковороду на огонь и принялся ждать, пока она нагреется, чтобы положить нарезанную толстыми кружками колбасу.

– Что значит “что существует”? – спросил Иван. – Что видно, то и существует. Что тут знать?

Аскербай засмеялся. У него оказался звонкий смех, словно смех другого человека – с высоким, почти фальцетным голосом вместо глубокого баритона.

– Иван, вы же читали про тропические острова? – спросил Аскербай. – По телевизору видели? Но сами там не бывали?

Иван кивнул; он и вправду про них читал. Но сам не бывал.

– Хорошо, – сказал Аскербай. – Представьте тропический остров – пальмы, пляж, море. Обычный набор.

Иван представил: это было легко. Он подержал ладонь над сковородкой, проверяя, время ли класть колбасу. Выходило, что время.

– Представили? – спросил Аскербай. – Хорошо видите свой остров?

Иван кивнул и положил колбасу на сковородку. Сковородка зашипела, и от нее сразу пошел душный мясной запах.

– Вот, – сказал Аскербай, – вы этот остров видите, а его не существует. Вы его создали, насмотревшись стереотипных образов таких островов, и теперь сотворили симулякр.

– Что? – спросил Иван.

Слова Аскербая были словно разговор сквозь дождь: вроде слышно, а что говорится – неясно.

– Симулякр – это изображение без оригинала, – пояснил Аскербай, – репрезентация чего-то, что на самом деле не существует. Острова нет, а его изображение есть. И в вашем сознании это изображение становится реальностью. А на самом деле вашего острова нет.

Ивану стало обидно. Ему хотелось убедить Аскербая, что тот ошибается.

– Откуда вы знаете? – спросил Иван. – Может, где-то именно такой остров и существует.

– Конечно существует, – согласился Аскербай. – Я даже знаю где: у вас в голове.

Было пора переворачивать колбасу – иначе сгорит. Иван перевернул поджаристые снизу колбасные кружки вилкой и сел на стул: ему было интересно. Аскербай еще раз проверил воду и остался доволен. Было странно, как долго остатки его пальцев могли держать горячий металл, словно не чувствовали жара.

– Гуссерль, – Аскербай отсыпал из матерчатого мешочка немного толченой травы в желтую кружку, – Гуссерль утверждал, что существует лишь то, что можно чувственно воспринять. Называется “феноменологический метод”. Если б существовало все, что можно увидеть, вам бы в Москву было ехать не нужно: вы бы ее в голове представили – по книжкам, по фильмам, по открыткам. Ее в новостях каждый день показывают. Это был бы симулякр Москвы. Так у вас, наверное, и было. Вы же не в Москву ехали: вы в свой симулякр ехали, а приехали – и все по-другому.

Он снял с плиты закипевший наконец чайник и заварил траву, накрыв кружку маленьким блюдцем.

“Откуда он знает, что все по-другому получилось? – думал Иван. – Мы с ним и не говорили никогда раньше”.

Вслух он спрашивать не стал, а сказал:

– Так как узнать, что существует на самом деле?