Ивановская горка. Роман о московском холме.

Субботники, впрочем, не могут быть названы сектантами в строгом смысле слова: это просто русские Моисеева закона. Они всецело держатся его учения, не признавая вовсе Нового Завета; имеют свои синагоги, устроенные совершенно по образцу; при утренней молитве ежедневно надевают себе на лоб «шел-рош», а на руку «шел-яд» и покрываются «талесом»; всегда носят «цицес», голову накрывают ермолкой или сидят дома в шапке, — словом, исполняют всё то, что предписывается Второзаконием.

Хоронятся они на своих особых кладбищах без гробов, в сидячем положении, облачённые в смертную рубаху — «китель». Гроб-ящик у них один на всю общину, и в нём обыкновенно доставляют покойника только до кладбища».

9

— Врешь, поди! — не захотел внять ушам Ваня-Володя и потянул обратно к себе жирную книжищу, желая удостовериться в неправде услышанного. Но там всё оказалось не только в точности так, а ещё и распространено мпожайшими подробностями, кои довольный произведённым воздействием чтец для пущей краткости пропустил.

Ваня-Володя перелистпул обратно до титула и прочёл: «Собрание сочинений Всеволода Владимiровича Крестовского, том VII, Санкт-Петербург, 1905»; а поверху ещё помещался экслибрис с неясно-знакомою надписью: «Из книг Н. Подкопаева».

— Что, съел гриба? — не удержался от подначки злой указчик, сам ставя том назад, чтобы не обременять безпокойством сиделицу. — Однако гляди не перепутай сгоряча концы: это никакой не знак подлости нашей, а, напротив, семя грядущей зари! Сумей мы только правильно впендюрить этот свой дар легко усваивать всё, что угодно, тогда нам уже действительно ничто на свете не сможет противостать!

— Опять Джон Тейлор песнь свою запел... — заунывно отозвалась от поперечной витрины томившаяся там в безделье, скрестив ножки под коротким халатом и помахивая тапком, стриженная мальчишкою продавщица, отнесшись к Ванину собеседнику запанибрата. Но сам Ваня-Володя на миг обмер в тиши: какой такой Тейлор и ещё, к чорту, Джон, — не ровен час смутьян-иноземец?!

10

— Кинь грусть, — вычитал тот дословно все эти немудрящие опасения по его открытым глазам, как на светящейся подвижной рекламе последние новости. — Я покуда такой же москвитянин, что и ты, мой любезный. Тебя, кстати, как звать-то?

— Иваном с утра.

— Ну вот, так ещё и тезка. И я тоже Ваня; фамилия моя Портнов — а Джон Тейлор получится, ежели это перепереть доточно на аглицкое наречие. Вот она для вящего образца на деле пресловущая наша широкость!

...Слушай, а ты не хочешь перекусить? — спустился он далее в басовый регистр.— Я угощаю; и заодно есть ещё обоюдно полезный разговорчик.

— А где? — отважно полез на рожон Ваня-Володя, только сейчас вспомнивший про голод, как и тот, в свою очередь, про него.

— Да прямо насупротив, отведаем татарского блина у царских родственничков...

— ???

— Вон, видишь в окошко домец на той стороне, выползший чуть не на мостовую, подмяв пешеходную тропку? Строил дядя Петра Великого боярин Нарышкин, а позже жила в услужении у пленного шведского пастора Глюка — Мария Скавронская, что потом сделалась Екатериною Первой. Мы же с тобою, благословясь, запросто отхватим себе там по чебуреку!

11

...Расположась в сводчатом зальце с саженными стенами и кованым паникадилом под потолком, они составили на столике у окна-бойницы свои тарели с двойными порциями густо потеющих казённым маргарином полупирогов-полупельменей, и Тейлор–Портнов счёл подходящим сперва угасить лишние подозрения в своём сотрапезнике.

— Ты только не вздумай трепетать попусту, — спокойно отвёл он сразу всякие посторонние опасы, — будто я тебя сейчас попробую купить рублёвой подачкою, а потом подведу под какую-ни-то уголовщину. На фиг нужно! Мне и совершенно ничего в руки не требуется, а желательно одно лишь внимание и, представь себе, поперечка. Я должен в остатний раз доказать — тебе, а через тебя и себе обратно — кое-что перед тем, как приму окончательно необжалуемое решенье.

Знаешь ли, тезка, беда в том, что мне здесь тошно...

12

— Нет, так будет невнятно. Придётся от печки опять выворачивать — ну уж ты помилосердствуй и потерпи на мне. Мы ж ведь не водяру тут глушим, а жуём, безпокоиться не про что: все чин чинарём.

Так вот, я хоть и преподаватель литературы по образованию, но вообще-то человек на все руки мастак, на чистое и нечистое не кошусь, сам много чего могу и на соседа не буду в обиде за то же за самое; причем оч-чень уважаю в особенности размах.

Перебравши тьму занятий, я остановился наконец на том, которое кормит меня поныне: на перехвате и перекидке. Первое ремесло самолётным петлям не сват и не брат: я попросту вылавливаю тех, кто нацелился сдать по дешевке книги к букинистам, доплачиваю им определённую толику и потом, естественно, стараюсь кое-чего на том наварить. Причём заметь, что здесь никто не остается внакладе, и все как будто должны быть довольны. Кроме бездельников, разумеется, которым тупой порядок милей даже жизни самой.