Ивановская горка. Роман о московском холме.

— Вышли мы все из баптистов, по особенного покроя — тоже семидневных, ожидающих скорого преставления света и окончательного Суда. Сперва даже назначили и точную его дату, 1843 год. Потом, когда она миновала даром, догадались, что в вычисления вкралась ошибка, да и вообще так уж дословно привязывать завершение мiра не след: оно стоит при дверях, это верно, да о том как раз сегодня и распинаться особенно нечего, — но указывать число в отрывном календарике всё же несколько опрометчиво. А лучше покуда, согласно писаниям нашей главной пророчицы Елены Вайт — или, русским наречьем, Беловой, — основательно и не косня подготовиться к отчётному докладу, последнему в этой жизни и первому в той. Между тем церковь спасти уже никого не может, она заплесневела и сгнила в душном подполе земных предрассудков. Помощь и свет идут только от секты! Суть же её упований в двух словах вот какова.

Во-первых, следует возвратиться к подлинным ветхозаветным заповедям, из которых наиболее насущна четвёртая: почитать день субботний. Празднование воскресенья есть навет сатаны, — так же как и поклонение позорному орудию креста, о чём, кстати, хорошо написал великий Толстой.

Во-вторых, никакого «безсмертия душ» в природе не существует!

(Ване-Володе показалось, что кто-то совсем недавно ему подобное этому уже втолковывал, но он отложил конечное припоминание его лица до завершения сей необычной проповеди за углом.)

— В Библии 853, — наизусть указал говорун и затем повторил для верности снова, как на бланке счёта, — восемьсот пятьдесят три раза употребляется слово «душа», и притом ничего не сказано о её воображаемой неуничтожимости.

Душа человека в действительности сразу же по кончине засыпает, а затем восстаёт лишь однажды — в годину Страшного судилища, никак не заметив мелькнувшего промежутка. Причём глупое учение об аде и вечных муках грешников есть прямая клевета средневековых мракобесов на мудрость Творца! Зачем же ему-то все эти безсмысленные и безконечные страдания?! На самом деле по окончании разбирательства души верных в заранее определёённом числе ста сорока четырёх тысяч будут оставлены для вечного всеблаженства, а остальные поголовно и навсегда уничтожатся.

8

— День этот крайне близок: теперь завершается Лаодикийский, седьмой и последний период истории, и настаёт полнота времён. Секира положена при корени дерева мiроздания: суд будет короток, и приговор обжаловать некуда. Дорогой, дорожите остатком срока!

Ведь если у вас и есть ещё эти сущие минуты, то лишь для того, чтобы одуматься и прийти к нам. Торжественней всего можно сделать это в день совершения прекрасного обряда умовения ног. Он происходит по субботам раз в три месяца, ближайше в июне. Это, между прочим, то самое, что ложно отмечают сегодня все церкви-блудницы — то событие, когда во время прощальной беседы Христос сам омыл ноги ученикам, заповедав и им творить то же друг другу. Таков главный завет. Все семеро так называемых таинств суть ничтожное создание людей, — но зато коль трогателен и нагляден, безо всякого суесловия, наш единственно верный чин: когда не мысленно, а своими руками вы омоете случайному соседу усталые ноги и, отерев их полотнищем, превратите в прекрасные ноги благовествующих второе пришествие. Действо это столь же разительно, как и грядущая вскоре общая всем кончина.

Смотрите в оба! — вдруг в противность прежнему спокойному течению речи громко взвопил он, указывая куда-то в глубь заполнившей ближайшую к ним подворотню вечерней тьмы.— Тень её уже наступает! Бросайте же всё и идите скорее —

— Он и пришёл ко мне, — уверенно откликнулся мрак несомненно катасоновским голосом.

9

...Почтеннопегий господин довольно легко согласился на передачу ему своих едва заявленных прав на Ванину душу, да тот и сам сразу предпочёл хитрого Ката, который, как оказывается, попросту изучал из своего укрытия его встревоженное поведение.

— Принёс? — стараясь резкостью проломного вопроса показать великую степень собственного возмущения Ваня-Володя, одновременно чуя нутром, что каким-то загадочным образом имеет сейчас нужду скорее в самом Катасонове, нежели в его деньгах.

— А чего бы ты хотел на них сделать? — уклонился от прямого ответа лукавый кредитор, как бы подразумевая несомненное наличие тридцатки уже в полном Ванином распоряжении.

— Сперва непременно напиться в стельку, — честно откликнулся недокаменщик-перегонщик.

— Эка невидаль! Пойдём-ка со мною, я тебе и долг верну, и ещё даром налью, а на закуску предложу кое-чего такого, что может быть, отобьёт охоту глушить рассудок подобным варварским способом. Что ж это, милый мой, за кайф от вина — точно дубиной по голове!..

10