Ивановская горка. Роман о московском холме.

От него земля досталась выстроившим особняк и разбившим сад Морозовым, которые приютили у себя Левитана и передали уйму денег на революцию, конец их известен. Только и революционеры-то случаются разные; здесь сперва поместился штаб левых эсеров, каковые даже арестовали пришедшего к ним председателя ЧК. Но не успела латышская дивизия выставить у церкви Владимiра пушку, как эти горе-повстанцы галопом умчались прочь — кстати, опять-таки на Ивана Купалу! — позабыв хотя бы запереть пленных...

Так что куда как верен был Достоевский, сетовавший, что чересчур уж широк русский человек — не худо бы сузить!

6

— Достали своим Достоевским! — не вытерпел язвы долгих нравоучений Ваня-Володя.

— Э, не бузи сгоряча. Кто ж, как не он один, не то что предсказал, а словно накликал, что наш век станет столетием битвы богов — и преддверием последнего переворота духа? И я даже давно мечтаю создать нечто вроде Общества по сужению русского человека, потому что лишь подобного кроя существо выдюжит перенести ломящийся в двери смерч. Только сузивши до предела душу, можно придать ей в нужном направлении убойную наповал силу, — а без того скоро каюк. Причём такой секте из сект не потребуется вовсе никакой организации, устава и прочей дребедени: она складывается сама собою и оттого уже по определению неуловима.

Да, наши раскольники были правы в своей погоне за вышним званием, но не доглядели одного: утвердивши право на произвол в прошлом и настоящем, надо было сразу идти вперёд добиваться его и от будущего. А расчётливые нетерпеливцы из Нового Света, торопившие поскорей светопреставление, угадали по-своему, только тоже не там — оно действительно вскоре имеет быть, но исключительно здесь, в этом подлунном мире.

Человек связал себя со средою таким множеством жил, что стоит только перетянуть какую-либо из них ненадолго, — и он задохнётся в корчах. Вот недавно в большом миллионном городе на несколько часов отключился свет — так сказать, конец света вполне посюсторонний, — и люди вновь обратились в зверей. Так что всё, о чём в картинках повествует Апокалипсис, уже не за бугром, причём не просто дословно, но ещё и с добавкою. А в кромешной опричнине побеждает лишь тот, кто спокойно сознаёт себя совершенно вольным и самовластным.

7

Закрой на минуту глаза. Вот так. Представь хорошенько, что именно в эдакой тьме тебе предстоит впредь существовать и действовать — тебе и всем твоим детям. Сожмись покрепче, сосредоточься и начинай повторять: я бог сего мiра, я князь сего мiра, я господин всего мiра, и дух, владеющий мною, единственно правый...

Сейчас ты завис между почвой и небом. Самое время сделать решающий шаг. Вот тебе тот тридцатик, гульни ещё разок, а потом затворись и созрей. До скорого —

8

Когда Ваня-Володя вновь приоткрыл потихоньку глаза, рядом с ним никого уже не было. Повсеместно царила полнейшая мгла, и только на другом конце ступени кроваво рдели три новеньких червонца, плотоядно раскинувшись веером. Кругом, будто единым прищуром очей, он погасил свет не только внутри, но и вовне, не было тоже видать ни зги. Город необычайно скоро потух и совершенно затих; полное затемнение и безмолвие казались смертельными.

Гадливый ужас проник всё Ванино существо, ощутившее себя воистину неким ночным демоном, запертым в тесном гробе, и тонкие волоски на его коже, вздувшейся пузырями, как лужа в июньский ливень, противно встопорщились. Не в силах снести искушения долее, он непроизвольным движением ладони смахнул прочь Катовы деньги, прохрипев сдавленно:

— А-а, пропадай пропадом твои червонные серебреники!

На ощупь они оказались тяжелы, будто свинец, но как скоро скатились вниз, мгновенно потухли, словно провалившись прямо в тартарары.

9

Ища спасительного отверстия в глухом окружном мраке, Ваня-Володя наконец почти что взвыл всем сердцем о вызволении из одинокого ада и всё-таки не столько отыскал, сколько сам соткал, сплотил вдалеке слабо брезжущее пятнышко надежды. Стараясь не дать ему загаснуть, он натужно возбуждал в себе всю любовь, на которую только ещё оставался способен, и направлял потоки её туда, куда и сам потихоньку, страшно боясь спугнуть видение, двинулся полупригнувшись от усердия.

Тыкаясь слепою рукой об угластые колкие бока переулков, ставших сразу враждебными и незнакомыми, он выбрался неумело к задним монастырским воротам, где некогда жила Досифея и которые его осязание опознало благодаря полепленным поверх железных полотнищ грубым подобиям богатырей. Обок них мерцало сильно поцарапанное изображение одетого в ветхий плащ длинновласого старца со свитком, стоящим колом в тощей деснице. Шкрябая пальцем осыпавшуюся стену, Ваня-Володя, как старательный первоклашка, стал разбирать по складам надпись, показавшуюся ему нынче отчего-то крайне насущной.

«...И вот свидетельство Иоанна, когда... прислали... спросить его: кто ты? Он объявил, и не отрёкся, и объявил, что я не Христос. Сказали ему: кто же ты? чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом? Он сказал: я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь...»