«Ивановский миф» и литература

Когда в начале 60-х годов Серебряков появился в Иванове, за его спиной был уже немалый жизненный опыт. Тяжелое военное и послевоенное детство. Индустриальный техникум. Работа на текстильных фабриках Поволжья. Целина. Журналистская работа в шуйской городской газете «Знамя коммунизма». Литературный институт.

Сохранились письма Серебрякова из Москвы в Иваново, адресованные другу Виталию Сердюку и написанные в ту пору, когда Геннадий учился в Литературном институте. Из этих писем видно, как захватила его Москва с ее шестидесятническими ритмами: «…Вот уже почти две недели, как я в Москве, с ее шумом, грохотом, душным запахом разогретого асфальта, сутолокой на улицах. Живется как-то легко и удивительно бездумно… Я имею в виду просто ощущение молодости и какой-то невесомости души. Мне нравится просыпаться на рассвете, смотреть, как ходят голуби по карнизу, как постепенно просыпается Москва. Нравится стоять вечерами на набережной и смотреть, как вода подбрасывает расплюснутые мячики электрических огней. Нравится медленно плыть по эскалатору, изучая мозаику человеческих лиц <…>

На вечере журнала „Юность“ в ЦДЛ познакомился с А. Вознесенским. Он оказался очень хорошим и простым парнем. Был у него дома. Он только что вернулся из Америки, куда ездил вместе с Евтушенко. Знакомиться с Вознесенским я не лез, но все получилось как-то само собой, отрекомендовал меня Н. Старшинов. На этом вечере выступали Евтушенко, Р. Рождественский, Римма Казакова, Аксенов — автор „Коллег“ и другие ребята»[326]. Читаешь это письмо, и сразу вспоминаются фильмы тех лет: «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»), «Я шагаю по Москве».

Многие из тогдашних стихотворений Г. Серебрякова несут тоже «ощущение молодости и невесомости души», и в них дают себя знать многие приметы «громкой» поэзии, рассчитанной на эстраду. Стремительные ритмы А. Вознесенского:

Разберемся потом мы,
Кто был прав, кто не прав…
Пусть простят нам потомки
Наш безудержный нрав.
Это, видно, от дедов
Нам в сердца перешло:
Тяга к трудному делу
Маловерам назло.

Романтико-публицистическая струна поэзии Р. Рождественского:

Я слышал:
Где кровь на землю
Пролилась
Из горячей раны —
По весне
Расцветают маки
Величественно
И багряно.

Но, пожалуй, ближе всего ивановцу была поэтическая новеллистика Е. Евтушенко:

Они нас ждали: шесть плащей «болонья»,
Двенадцать рук, засунутых в карманы,
Двенадцать глаз холодных и колючих,
Шесть сигарет, закушенных в зубах.
Они нас ждали, это было ясно.
Здесь, у цветных витрин универмага,
В зеленоватом всполохе неона,
Они стояли, путь нам преградив…

Стихи эти и сюжетом, и стилистикой очень напоминают евтушенковское стихотворение «Сопливый фашизм».

Но если для Иванова такого рода поэзия была новостью, то для Москвы это было уже повторение найденного. Г. Серебряков не мог этого не чувствовать. Кроме того, его все в большей мере начинает раздражать, как бы сейчас сказали, плюрализм эстрадной московской поэзии, отсутствие в ней определенного идеологического стержня, тайное или явное противопоставление «детей» фронтовому поколению. Ивановцу были чужды социальные амбиции «евтушенковцев», которые считали, что фронтовики, выиграв войну, оказались слабыми в мирной жизни, а значит, их социальный опыт устарел, и во многом является помехой для тех, кто идет за фронтовиками.

Такая позиция толкала Серебрякова к полемике, к поэтическим декларациям, явно метившим в «плюралистов»:

Я научился разбираться в красках —
Мир разделен на белых и на красных.

Есть цветовые гаммы, есть оттенки.

Но мир я вижу все-таки контрастным,
Ведь белые
Всегда готовы к стенке
В звериной злобе нас поставить,
Красных.

О нет, не умерла еще Антанта,

Она лишь облик приняла иной,
Она на нас бросается
В атаку
Журналом, фильмом, радиоволной…

Не надо спешить зачислять эти стихи по части официальной пропаганды. В них много живой страсти. Стихи воскрешали, между прочим, традиции яростной советской поэзии «юношей 41-го года», считавших, что наступает время, когда им, людям первого поколения, воспитанным советской властью, дано защитить революционные ценности в грядущей войне с фашизмом. Серебряков идет вслед за Майоровым и его друзьями, по-своему «военизируя» свою поэзию: