«Ивановский миф» и литература

Вернувшись из госпиталя в Иваново, Жуков первым делом идет к Майрову, с которым дружил со школьных лет. Встретились в майоровском доме на 1-ой Авиационной. Далее слово Владимиру Семеновичу: «…Похлопали друг друга по плечу, присели на изрядно побитый диванчик да и проговорили до полуночи… И о том, страшно ли на войне. И что чувствуешь за пулеметом, ведя прицельный огонь?.. И не мерзнет ли вода в кожухе?.. И не загремит ли опять?.. И что я теперь намерен делать, поскольку правая рука едва ли разработается?.. И как здорово проявился Дудин: и книгу выпустил, и в толстых журналах публикуется. И что он, Майоров, из семинара Сельвинского перешел по Литинституту к Антокольскому <…> А из семинара Сельвинского ушел после того, когда он записал на доске два слова для рифмы и время засек, чтобы мы сложили по сонету… Это же тренаж для мальчиков!

А после паузы добавил:

— И все-таки, если не обойдется, а загремит — не миновать и мне пулеметной роты…»[310].

О том, что судьба младшего товарища взволновала Майорова, свидетельствует и цитированное выше письмо Николая Ирине Пташниковой, где воспроизводится эпизод встречи друзей в городском саду. Жуков характеризуется здесь следующим образом: «…Хороший приятель, он учился со мной в одной школе, писал стихи (и сейчас пишет), печатался в местных изданиях. Он года на 2–1 моложе, пожалуй, меня. Только что прошедшей осенью был взят в армию. Попал в Финляндию. Там он пробыл все время, пока длилась война. За несколько дней до заключения мира он получил две пули, обе в локоть правой руки. Сейчас, после лечения, прибыл из Крыма в двухмесячный отпуск. Парень похудел, короткие волосы, глубокие и как-то по-особенному светлые глаза». И дальше идет рассказ о том, что, собственно и побудило Майорова к такому обширному повествованию о «хорошем приятеле»: «… Он грустно смотрел на проходящих по аллее девушек. Одну из них он окликнул. Это — его первая любовь, Галя. Она подошла к нам, увидев Володьку, изобразила на лице удивление. И тут же, словно спохватившись:

— Почему ко мне не заходишь?

— Я только с поезда.

— Да, но ты зайдешь! (Это — с повелением.)

— Может быть.

— А я говорю — ты ко мне зайдешь, — это она произнесла, как женщина, привыкшая встречать одобрение своих капризов. Мне стало страшно жаль Володьку. Парень измучен, только что зажила рана, он, как выразился, „всю Финляндию на животе прополз“, а тут — повелительные восклицания пустенькой девушки, умеющей делать только глазки. Да надо бы человеку на шею броситься, взять его, зацеловать — он так давно всего этого не видел! А она вместо этого спокойно пошла по аллее, бросив на ходу:

— Ты зайдешь, слышишь!

И меньше всего думая о происшедшей (такой неожиданной!) встрече, больше любуясь тем, как она сейчас выглядит. Есть же такие сволочи. Володьке сделалось неловко передо мной. Он долго после этого молчал. Так его встречает тыл! А ведь хороший и славный парень он! Все это меня очень тронуло».

В этом майоровском письме замечательно выражено то, что можно назвать чувством необходимости найти себя в другом, близком тебе человеке, разделить с ним все радости и горести, слить разные жизни в одну судьбу. Так еще до Великой Отечественной закладывалось нравственно-духовное основание фронтового поколения, то братство, которое станет его охранной грамотой не только в годы войны, но и после ее окончания. Доказательством тому служит жизнь и творчество тех, кому посчастливилось уцелеть в военном лихолетье и кому довелось рассказать горькую правду о «времени и о себе» не только от своего имени, но и от имени тех, кто «ушел, не долюбив, не докурив последней папиросы». И здесь нельзя не вспомнить о таких верных хранителях памяти поколения, какими оставались до конца жизни Михаил Дудин и Владимир Жуков.

***

В Литературном музее Ивановского университета хранится множество поэтических сборников В. Жукова, подаренных М. Дудину. Все эти сборники снабжены дружескими автографами. Приведем лишь некоторые из них. «Учителю и доброжелателю моему — хорошему Мише Дудину. 5 ноября 1952»; «Дорогому Михаилу Александровичу Дудину — с вечной любовью и с фронтовым приветом в день Победы. 9. 05. 1981 г.»; «Дорогому моему земляку и побратиму и по двум войнам и по стихам — человеку, который навсегда в моем сердце, — ясноглазому Михаилу Александровичу Дудину — с провинциальным, но 30-летним творческим отчетом и с любовью. Автор. 70 г.».

Их дружба началась в Иванове, за три года до войны. Михаил Дудин так вспоминал об истоках своих дружеских отношений с Владимиром Жуковым: «Когда мы познакомились, он оканчивал десятилетку, а я уже работал в газете. Мы жили на смежных улицах, заросших подорожником и разъезженных телегами. Около его дома была волейбольная площадка. На ней мы познакомились.

Мы были влюблены в одну девушку. Звали ее — Поэзия. Между нами не возникало ссор»[311].