Ивашка бежит за конём

Наконец, всё обдумав, он пошёл в дом русских купцов, познакомился со стариком приказчиком и обещал сшить ему хороший тёплый кафтан, если тот Научит его русскому языку. Целый год они бились, трудились до изнеможения. Уж приказчик стал подумывать, не дёшев о ли будет за одну епанчу такое мучение принимать. Уж он хотел попросить ещё пару суконных чулок, да постеснялся. А к концу года Гензель стал уже порядочно говорить.

Теперь он пошёл поклониться тестю и шурину, троим своим дядьям и семерым двоюродным братьям и у всех сколько мог занял денег. Не велики деньги, а со временем нарастут. И жёлудь мал, а прорастёт — будет развесистый дуб. Малого поросёнка раскормить — жирны й боров получится.

Пришёл к мастеру Мельхиору расчёт брать. Тот ему говорит:

— Почему ты уходишь, Гензель? Разве тебе плохо? Я тебе каждый день даю к обеду мясные клёцки и сладкую подливку из слив. А в другом месте тебя будут кормить одной кашей. Оставайся!

— Нет, — говорит Гензель, — у меня высокие стремления.

— Оставайся, — говорит мастер. — Ты хороший подмастерье, заказчикам твоя работа нравится. Если бы ты не был женат на своей Лиспет, я бы за тебя мою Ильзу отдал и моя лавка досталась бы тебе в наследство.

— Нет, — говорит Гензель, — пришло время уходить.

А сам подумал, что при живой жене попы его, пожалуй, на второй не повенчают. К тому же Ильза незавидный кусочек — сухая жердь и зубы, как у щуки. Ее и с приданым никто не берёт. И наследства ждать — не скоро дождёшься. Сам же он, с таким большим умом, ск орей разбогатеет.

— Нет, — говорит Гензель, — уж у меня все решено. Уезжаю я из прекрасного города Бремена.

Вот стали они прощаться, обнялись, прослезились. Мастер Мельхиор уступил Гензелю за его день-ги штуку сукна и ещё дал в придачу ящик с лоскутом и обрезками.

— Из них сошьёшь женские сумки на пояс. Заработаешь.

Гензель взвалил на спину тюк с сукном и ящик с лоскутами. Тяжело, да своя ноша не тянет.

Пошёл он оттуда к знакомому купцу, напросился, но возьмёт ли его с собой, на свою ладью, Балтийское море переплыть и дальше, сколько по пути будет.

За спешкой, за сборами он так и не успел начать шить приказчику обещанную епанчу, а скорей погрузился на ладью, не встретить бы невзначай да напоследок своего учителя. Всё обошлось хорошо — не встретились. Ладья отчалила, и поминай как звали.

Это Балтийское море бурное, беспокойное. Всю дорогу без отдыха тошнило беднягу Гензеля. Уж он думал, его смертный час пришёл. Сколько раз вспоминал он стол в лавке у мастера! Стол — на четырёх ногах, не кренился, не качался. Лучше бы ему было с того стол а не слезать.

А как вспомнит клёцки со сладкой подливкой, ему ещё хуже становится.

Однако же всему приходит конец, и доплыли они до края моря и оттуда реками на Полоцк и Смоленск. Но в Смоленске тот купец не захотел ехать дальше, здесь хотел торговать, обменять свои товары на воск, на мёд, на дорогие пушистые меха. Он взял с Гензеля шт уку сукна в оплату за дорогу и указал от ворот поворот. Как теперь дальше быть?

Это только прилежная девка вдевает в иглу короткую нитку — у ней в запасе ещё целая катушка, У Гензеля в запасе ящик с лоскутом, да здешние женщины сумки на поясе не носят, — и шить не стоит. Просчитался Гензель: купцу с малым товаром делать нечего — про торгуешься.

Ходит Гензель по пристани, ногти кусает, размышляет:

"Я за дорогу сюда отдал штуку сукна. Обратно плыть — придётся лоскут отдать. А вернусь я в родной город, в Бремен, с меня тесть и шурин, дядья и братья шкуру спустят и в тюрьму упрячут за долг.

И вдруг видит Гензель — стоит у пристани большая ладья-однодеревка, прочная и поместительная. Ох, хороша! Вот бы купить, да денег нет!

Денег нет — ум есть.

Подошёл Гензель к мужикам-ладейникам, говорит:

— Я господин Гензерих, бременский купец. — И стал ту ладью торговать…

Как плыли по Днепру, каждую ночь просыпался в холодном поту — доплывут до Киева, чем рассчитываться будет? О, умный человек не пропадёт. Всё придумал, всё рассчитал: сонное питьё подмешал в вино, и теперь ладья его, не купленная, а собственная. А в Царьг раде за взрослого раба две цельные штуки дорогого шёлка-аксамита, в шесть нитей тканного, дают, и за двух мальчишек ещё одну штуку удастся получить.

Тут господин Гензерих поднял голову и заметил, что ладья направляется к берегу. Это ему не понравилось. Кормчий был нанят спешно, в утро отъезда из Киева. Можно ли ему доверять?

Господин Гензерих быстрыми шагами подошёл к нему и крикнул:

— Ты старый, глупый человек! Зачем ты идёшь к берегу?

Кормчий, не глядя на него, ответил:

— Так надо.

— Зачем надо? Кому надо? Тебе надо, мне не надо! По середине река быстро бежит, мы скоро едем. Ты думаешь, медленно плыть — больше платы получишь? Нет! Я буду тебе по шее давать!

— Да разуй глаза, — сказал кормчий. — Посмотри вперёд, не видишь, что ли?

Господин Гензерих посмотрел вперёд и увидел, что там невдалеке река бурлит, и клубится, и скачет, будто табун белых коней, пенные гривы, по ветру распущенные, высоко взлетают.

— О! — сказал господин Гензерих. — Это что?