Ивашка бежит за конём

— Пороги это. Не всю реку перегородили. Ближе к берегу легко пройдём. Да отойди, не мешайся.

— Я хозяин! — грозно сказал господин Гензерих, но отошёл в сторонку.

Сердце у него сжалось от страха. Он слыхал про грозные днепровские пороги и, подумав о том, что было у него спрятано под палубой, заскрежетал зубами и показал реке кулак. Но, тотчас спохватившись, ласково заговорил:

— Ты хороший старый человек. Я буду тебя награждать.

За шумом воды кормчий не слышал его слов. Он стоял на носу с шестом в руке, отталкиваясь от выступавших из воды камней. Гребцы подняли вёсла, и ладья, послушно скользнув, миновала порог.

Господин Гензерих облегчённо вздохнул и подумал:

"Обмануть меня хотели, напугать. О, я не трус!

Эти пороги детская игралка, киндершпиль".

— Эй, эй! — крикнул он. — Что ты делаешь? Ладья плыла к тихой заводи и пристала к берегу.

— Ещё день в половине, зачем отдыхать? — кричал господин Гензерих.

Но кормчий приставил руку к уху, показывая — не слышу, мол. В самом деле, за скалистым выступом берега ещё ничего не было видно, но оттуда нёсся оглушающий шум, грохот и вой.

Глава десятая В ТЕМНОТЕ

Когда мужики-ладейники очнулись, они сперва ничего не могли понять. Кругом кромешный мрак, голова трещит, руки-ноги накрепко перевязаны бечевой. Несколько времени они лежали молча, только кряхтели. Наконец один ладейник, молодой парень, жалобно спросил:

— Дяденька Мудрила, ты тута?

— Тута я.

Молодой ладейник опять спрашивает:

— Дяденька Мудрила, ты всех мудрее. Объясни, сделай милость, что ж это такое? Мудрила отвечает:

— Немец нас опоил сонным зельем.

Услыхали мужики-ладейники Мудрилины слова, ужаснулись они, язык к нёбу прилип. Что же это за небывалое злодейство! Где это видано, где это слыхано, чтобы ремесленному человеку да подносили в чарочке сонную отраву! А они с непривычки и не приметили привку су. Обманул их немец, как слабую былинку вокруг пальца обвёл. Он и заработанное не отдаст, зажилит.

Они лежат, печальную думу думают каждый про себя, а вслух выговорить страшно. Молодой ладейник опять спрашивает:

— Да куда же он нас теперь везёт? Мудрила отвечает:

— В темноте не видать.

Ох, Мудрила! Что ни слово, то истина! Впрямь ведь темно ещё, в темноте всё устрашающе: таракана за волка примешь, свой полушубок — за чужого мужика-разбойника. В темноте всякое мерещится. Вот рассветёт, всё ясно станет. Может, ничего дурного и не случило сь.

Они повеселели, головки вскидывают, рассвета дожидаются.

Они ждут, а не светает. Надо думать, много времени прошло, а сколько времени, в темноте не поймёшь. Они ещё ждут.

Вдруг загремел замок, дверь отомкнулась, и в неё проник дневной свет. Это немец, господин Гензерих, отпер дверь, обедать принёс.

Он поставил на пол большую миску, еда в ней хорошая, хорошо пахнет, и пар от неё вздымается. Господин Гензерих говорит:

— Ешьте.

Тут Мудрила рассердился.

— Ты нам сперва руки развяжи! — говорит. — Мы не собаки — лёжа на брюхе из миски лакать.

Господин Гензерих засмеялся, сел на ящик с лоскутом, нога на ногу, колени руками обхватил, говорит:

— Ты думаешь, я глупый человек? Я умный человек. Нельзя руки развязать. Я буду руки развязывать — вы меня будете бить. Ешьте, ешьте побольше. Не будете есть, будете тощий, худой.

Тут Ярмошкин дядька не выдержал, стал браниться:

— Сам ты, лупоглазый, собака, хуже собаки, подколодная змея! Как ты смеешь нас со псами равнять? Мы мужики-ладейники свободные люди, не купленные, не проданные, не холопы на княжьем или монастырском дворе. У нас братчина — артель, Мудрила за старшого. От себя работаем и на заказ, а живём по правде, и нельзя нас вязать бечевой и под палубу кидать. Это тебе даром не пройдёт, по суду ответишь!

— Пройдёт! — говорит господин Гензерих. — Какой суд? Свидетели есть? Нет свидетелей! О, я умно делал, я гребцам расчёт давал. Они ушли, ничего не видели. Я новых гребцов нанимал, и кормчий другой. Они на ладью пришли, ничего не знают, какой мой товар под палубой. Нет свидетелей, нет суда.

— Постой, постой! — говорит Ярмошкин дядька. — И без свидетелей суд правды добьётся. Будут нас железом испытывать. Должны мы будем взять в руки кусок раскалённого железа, а судья наши руки посмотрит, по приметам ожога определит, кто врёт, а кто правду го ворит. У нас-то ладони мозолистые, загрубелые. Всё равно, что в кожаных рукавицах. Нам жар не страшен. А тебя железо до кости прожжёт. Тогда тебя за разбой продадут в рабство.

Господин Гензерих слушал с усмешечкой, негромко гоготал, приговаривал:

— Болтай! Болтай!

Ярмошкин дядька обиделся, закричал:

— Чего — болтай? Я правду говорю! Господин Гензерих улыбается, спокойно возражает:

— Неправда. Ты не знаешь, я знаю. Договор есть — немецких купцов железом не пытать. Испытания нет, свидетелей нет, суда нет. Вот тебе! — И показал Ярмошкиному дядьке кукиш.

Тут все мужики-ладейники повернулись к Мудриле, спрашивают:

— Объясни, Мудрила, чья правда?

А он отвечает:

— Слыхал я, есть такой договор. Не придётся нам судиться.

Ярмошкин дядька от гнева, от обиды будто свёкла побагровел, вопит: