Иверский свет

где т|ело под водой,

под поволокой фраз,

под службой, под фатой...

Свежо быть молодой,

нырнуть за глубиной

и неотрубленной

смеяться головой!..

...Я в южном полушарии

на спиночке лежу —

на спиночке поджаренной

ваш шар земной держу.

ЭКСПРОМТ НА НЕБЕСАХ В ЮБИЛЕЙ

ИРАКЛИЯ АБАШИДЗЕ

Судьба поэта — схожая с игральною...

Три дня погоды небо не дает.

Сказал я небу: «Я лечу к Ираклию!»

И небо пропустило самолет.

Небо Москва — Тбилиси

22 ноября 1979 г.

КЛАДБИЩЕ ГРУЗИНСКОГО ШРИФТА

(Из Реваза Маргиани)

Много в жизни мемориалов.

Но одна меня мучит тризна.

Где-то в памяти затерялось

кладбище

грузинского шрифта.

В горьком мае сорок второго

над огнем,

отступая,

наскоро,

нам вручили приказ

похоронный:

закопать

грузинскую азбуку.

Весь состав

фронтовой газеты,

над отцовской могилой будто,

мы,

наборщики и поэты,

хоронили

грузинские буквы.

О язык мой грузинский,

милый,

никогда я тебе

не был пасынком.

Как мы рыли тебе могилу!

Хоронили грузинскую азбуку.

Сто локтей

мы тебе отсчитали

в неподатливой

почве крымской.

Сто столетий

тебя читали —

твои звонкие очертанья...

У, война,

чтоб ты сдохла,

— 6 13 —

грымза!

Как разбойник хоронит слитки,

или в землю кладут товарища,

мы свинцовые слезы

шрифта

предавали

земному кладбищу.

Для того ли

твооят молитвы

на тебя,

избегая кривды,—

чтоб в могилу

лег алфавитный

стройный строй

грузинского шрифта?1

Я из ящика

шрифт изящный

в зев могильный

высыпал сверху

и услышал вдруг

леденящее

надо мною

подобье смеха.

В чьих пространствах

потом ни буду —

вдруг слеза

полоснет,

как бритва,—

мне сквозь землю

проступят

буквы

погребенного мною

шрифта.

И сейчас,

как в поту холодном,

я пишу,

тру слова резинкой,—

как мы часто

тебя хороним,

мой любимый

язык грузинский.

Как мы часто

тебя хороним,

забывая,

чураясь словно —

возлюбленное,

коронное,

искреннее

слово!

В мае

сорок второго года

мы тебя

хоронили в яме...

Соловьиные

твои всходы

после нас

прозвенят

над Ттами.

ГИТАРА

Б. Окуджава

К нам забредал Булат

под небо наших хижин

костлявый как бурлак

он молод был и хищен

и огненной настурцией

робея и наглея

гитара как натурщица

лежала на коленях

она была смирней

чем в таинстве дикарь

и темный город в ней

гудел и затихал

а то как в реве цирка

вся не в своем уме —

горящим мотоциклом

носилась по стене

мы — дети тех гитар

отважных и дрожащих

между подруг дражайших

неверных как янтарь

среди ночных фигур

ты губы морщишь едко

к ним как бикфордов шнур

крадется сигаретка

ТБИЛИСИ

Свист шоссе — как лассо

над моей головой.

Тбилисо, Тбилисо,

огневой, гулевой!

Блеск монист, медяков,

плеск вина о края,—

Медико, Медико,

это пляска твоя.

Мчались горы в огнях —

как лотки с курагой.

Ты мне губы впотьмах

оцарапал серьгой.

Как срываются вниз

водопады, звеня,

ты девчонкой повис

на груди у меня...

Но стучат далеко

к колесу колесо:

Медико. Медико...

Тбилисо, Тбилисо...

— 6 17 —

В ГОРАХ

Здесь пишется, как дышится,—

Взволнованно, распахнуто,

Как небосводам пышется

И как звенится пахотам.

Здесь кручи кружат головы,

И жмурятся с обочины,

Как боги полуголые,

Дорожные рабочие!

И девушки с черешнями

И вишнями в охапке —

Как греческие, грешные

Богини и вакханки.

Носы на солнце лупятся,

Как живопись на фресках.

Здесь пишется — как любится,

Взволнованно и дерзко.

ГОРНЫЙ РОДНИЧОК

Стучат каблучонки,

Как будто копытца,—

Девчонка

к колонке

Сбегает напиться.

И талия блещет

Увертливей змейки,

И юбочка плещет,

Как брызги из лейки!

Хохочет девчонка

И голову мочит.

Журчащая челка

С водою лопочет.

Две чудных речонки.

К кому кто приник?

И кто тут

девчонка?

И кто тут

родник?

ТУЛЯ

Кругом тута и туя.

А что такое Туля?

То ли турчанка —

Тонкая талия?

То ли речонка,

Горная, талая?

То ли свистулька?

То ли козуля?

Туля!

Я ехал по Грузии,

Грушезой, вешней.

Среди водопадов

И белых черешен

Чинары, чонгури,

Цветущие персики

О маленькой Туле

Свистали мне песенки.

Мы с ней не встречались.

И все, что успели,

Столкнулись — расстались

Среди Руставели...

Но свищут пичуги

В московском июле:

Туит —

ту-ту —

туля!

Туля! Туля!

СО ВСЕМИ И СОВСЕМ ВДВОЕМ

(Из И. Нонешвили)

Когда мы руки обовьем,

и рядом локоны твои,

и сердце ходит ходуном, —

сердцебиение земли

в сердцебиении твоем!

В нем бури голос обрели,

в нем бьет разбуженный прибой,

стучат колеса вразнобой,

тамтамов танец огневой

и сборщица бушуют в нем,

и я — с тобой и — не с тобой —

со всеми

и совсем вдвоем!

Когда я с музою вдвоем,

я, от волненья онемев,

пишу под аккомпанемент

деревьев, птиц. И горный гром

в оконный ломится проем.

Поэзия, как водоем,

питается из родников,

ручьев и горных ледников.

Стихи диктует жизнь сама.

И девочка из Самоа,

как будто искорка, смела,

бежит по проволоке строк.

И ты, египетский стрелок,

и ты, горийский агроном,

и вы — Бенгалии огни,

вы — строки в творчестве моем.

О, сколько у меня родни!

О, нет, мы с музой не одни —

со всеми

и совсем вдвоем!

Когда передо мною зал,

огромное полукольцо,

и сумрак крылья разметал,

и сотни глаз со всех концов,

и как на белизне страниц

из букв сливаются слова,

так сотни люстр и сотни лиц

в одно сливаются лицо —

в твое лицо, в его овал.

И тает мрак, и зал пропал.

Я снова говорю с тобой,

с твоей любовью и судьбой,

с твоим застенчивым огнем.

И мы с тобой, с одной тобой —

со всеми

и совсем вдвоем!

ВСТРЕЧА

(Из И. Нонешвили)

Мулк Радж Ананду

Над нами шатались

бананы Бенгалии

и небо пылало

бенгальским огнем.

Мы ехали.

Дали, дымясь, пробегали,