Ивница

– Есть случаи, – говорил командир запасного полка, – когда недозволенные напитки приносят в расположение части. Это уже преступление, за которое виновные будут подвергнуты строжайшему наказанию, вплоть до предания суду военного трибунала.

У меня задрожали поджилки. Мой чемодан с бутылью недозволенного напитка давно находился в расположении части. Достаточно кому-то проявить некий оперативный нюх, и преступление налицо, трибунал неминуем. Что ж делать? Как быть? Как избавиться от злосчастной, пока что неунюханной бутыли? Я притворился больным, надеясь, что у меня будет свободное время и некоторая свобода. Я жестоко просчитался, ни того, ни другого у меня не было, меня сразу же направили в санчасть, и не одного, с целой командой таких же, как я, мнимых больных, сачков. Фельдшера, медсестры легко распознавали даже хитро придуманные болезни и особо не утруждали себя в определении диагноза, приступали прямо к профилактике: болящих незамедлительно передавали в распоряжение специально прикомандированного к санчасти старшины. Старшина выстраивал их и, вооружив совковыми лопатами, сопровождал на станцию на разгрузку каменного угля. Таким образом я впервые спознался с совковой лопатой, впервые подышал угольной пылью и больше никогда не заикался о какой-либо болезни, старался скрыть любое недомогание. Что касается недозволенного напитка, я долго мучился, не зная, что делать, как быть, как избавиться от него, и только глубокой ночью, когда убедился, что дневальный потерял надлежащую бдительность, по-воровски раскрыл свой чемодан и ужаснулся – бутыль круглилась на виду, зеленела своей компрометирующей наклейкой. Под полой пиджака вынес ее на улицу и без какой-либо жалости бросил в уборную.

Замполит укоризненно посмотрел на меня и сожалеючи проговорил:

– Чудак-человек! Не надо бросать, ничего не надо бросать, поднимать надо!

И он поднял, приблизил к своим усам наполненную наркомовскими граммами жарко горящую гильзу.

Доски в печурке догорели, и мы решили «погреться» в общем совсем неподалеку вырытом блиндаже. У входа в блиндаж в неглубокой, все время заметаемой траншее стоял часовой. На этот раз стоял рядовой Наурбиев, который отличался не одной любовью к кинжальному штыку, но и кошачьей неусыпной зоркостью. Наурбиев заметил, сразу увидел, что я иду не один, что со мной идет замполит, а раз так, он остановил нас не в меру строгим окриком:

– Стой! Кто идет?

– Свои, кацо, свои.

Замполит не мог не поинтересоваться делами своего земляка, кавказского человека.

– Дела… Нет дела. Часовой не разговаривать.

Метель не утихала, все западерилось, замшилось, но темноты особой не было, над примкнутым штыком наурбиевской винтовки угадывалось желтое пятно давно взошедшей расплывчатой луны. А из-под земли, из блиндажа робко проклевывался свет подвешенного к бревенчатому накату дымно горящего провода. Слышалась вонь чадящей смолы.

Замполит шмыгнул ноздрями, а я приподнял заледенелую, дубком скореженную плащ-палатку.

– Смирно! Товарищ старший лейтенант, – голос моего помощника старшего сержанта Ковалева прервался, но ненадолго, старший сержант сообразил, как доложить о том, чем занимается сидящий перед дымно чадящим проводом взвод, он отчеканил: – Взвод занимается самоподготовкой…

Старший сержант Ковалев не так давно прибыл в мой взвод и по рекомендации командира роты стал моим помощником вместо куда-то убывшего старшины Капустина, дисциплина во взводе намного повысилась. Раньше я не слышал, чтоб кто-то подал команду «смирно» даже при появлении более высокого начальства, чем замполит. Беда вся в том, что нельзя было встать, вытянуть по швам руки, и все же глуховатый Симонов расправил плечи, выкатил приподнятую грудь, а Тютюнник стукнулся головой о зализанный чадящим проводом накат и после долго почесывал давно не стриженный затылок.

– Товарищ старший лейтенант, садитесь…

Гудуадзе поблагодарил за проявленное внимание и грузно опустился на земляные, прикрытые плащ-палаткой нары, он успел уже осмотреться и, потирая увлажненные снежинками пухлые руки, спросил: как дышат товарищи-противотанкисты?

– Полной грудью, товарищ старший лейтенант!

– Молодцы.

– Молодцы для овцы, для коровы не здоровы…

– Почему не здоровы?

– Тютюнник на тот свет собрался.

Прерванный нашим появлением рассказ Тютюнника о том. как он собрался побывать на том свете, незамедлительно возобновился.