Ивница

– Я чув, – рассказывал Тютюнник, – що командир роты все дивится на мэне и чикае, колы зи мною ще яка напасть стромтиться. Так воно и сталось. Поднялся я у вись зрист и побиг за снеданком. Добиг. Помятуете, колы це було? Тоди знову зувстрился з командиром поты. «Ты що на весь зрист выставился?» – хмарно напустився вин на мэне. «С радощи, товарищ лейтенант». – «С якой-такой радощи?» – «Як з якой? Снеданок привезли». – «Добре, цый радощи я у тебе не вызийму, забирай ее в свой окоп, но ривно через полгодины будь знову тут, я тебе растрюляю». – «За що, товарищ лейтенант?» – За твою радисть». – «Та ее бильше нема, вона вся выйшла». – «Тоди за твою дурну голову». Я сам разумив, що голова у мэне не дюже мудра, и спробовав вразумить командира роты, що не след выбрачати на нее нашу руску кулю, нехай краше загине вид немецкой кули… Не знаю, скилько хвилин я лиз до своего окопу, але з снеданком я справился за едну хвилину. Хлиб весь зьив, цукер зьив, все зьив до крохи. И не наевся. Думав, на тим свите наемся. Повертался до командира роты. «Молодец Тютюнник, зробив все вчасно. Берти лопату та копай соби могилу». – «Товарищ лейтенант, може, я обойдусь и без могилы?» – «Приказав тоби копать, так копай!» Взялся за лопату и став копать, копав до ночи, выкопав не могилу, а целый хид сообщения. Командир роты подивился и сказав: «Добре, Тютюнник, добре. Теперь з котелками ползать не треба. Иди видпичивай». А я исти хочу, як волк. Чекаю, колы привезут вечерю. Але ее не привезли. Тоди я дюже пожалковав, що на тим свите не попав на довольствие и на цьему остався голодным…

Украинская мова Тютюнника едва ли полностью доходила до замполита, да он и не мог знать, что за историю рассказывал винницкий колгоспник. А я, я не мог не вспомнить, как Тютюнник слизывал с длиннопалой ладони только что полученный цукор, как он быстро опростал свой вещмешок от всех съестных припасов, но я не знал, что лейтенант Шульгин так жестоко наказал винницкого колгоспника за то, что он «во весь зрист з котелками биг».

– Товарищ старший лейтенант, а вы нам что скажете? – подставляя к уху тяжелый ковшик ладони, по-уральски проокал сидящий неподалеку от чадящего провода рядовой Симонов.

– Ты все равно не услышишь… Лучше обратись к генералу, чтоб он тебе еще две порции добавил.

Слова эти были сказаны младшим сержантом Адаркиным, который частенько жаловался на не то чтобы скудный, но все же недостаточный наркомовский паек, его недостаточность особо остро ощущал уральский рудокоп. Как-то на опушке леса в сопровождении нового командира батальона и других более видных командиров появился командующий Воронежским фронтом генерал-лейтенант Ватутин. Командующий заинтересовался, как питаются товарищи-противотанкисты, и решил пройти к кухне. Навстречъ попался рядовой Симонов. Командующий остановился, спросил глуховатого уральца, что у него в котелке.

– Каша, товарищ генерал!

– С маслом или без масла?

Симонов не расслышал этого вопроса, ему показалось, что командующий спросил: мало или немало?

– Мало, товарищ генерал!

На другой день Симонов стал получать удвоенную порцию, хотя давно уже получал внушительную добавку, так как, когда заболел и убыл Селиванчик, уральскому рудокопу пришлось быть первым и вторым номером, а это значит: он один носил и ружье, и патроны к нему, и противотанковые гранаты – всего килограммов шестьдесят. А когда перешли к долговременной обороне, один вырыл самый большой ход сообщения, да и общий блиндаж он один выкопал, остальные заготовляли накат, поэтому уральский рудокоп и не обратил внимания на едко сказанные слова младшего сержанта Адаркина.

В проходе блиндажа, откинув скореженную, забитую снегом плащ-палатку появился весь замятюженный Наурбиев. Он что-то говорил, но что – понять было трудно.

– Снег кричит… Земля кричит…

– Да говори ты толком, что случилось?

– Кричит, кричит… Послушать… Пойдем.

Почти всем взводом вместе с замполитом мы высыпали на улицу. Стали прислушиваться, но долго ничего не могли услышать: все так же неутешно голосила метель, задиристо кидалась из стороны в сторону змеино шипящая поземка, поблизости, покачиваясь, топтался глухо ревущий, дерево о дерево постукивающий лес. И вдруг откуда-то из-под снега послышался придавленный, взывающий о помощи человеческий голос. Армейская находчивость помогла нам, мы быстро сообразили, откуда исходил этот голос: он вырывался из перекрытого от заносов хода сообщения. Электрофонариков у нас не было, нащепали лучины, с зажженной лучиной двинулись навстречь взывающему голосу. Первым в ход сообщения вошел Заика, он оказался более расторопным, более чутким к исходящей истошным криком человеческой душе. Заика вскоре вернулся, доложил, что ход перемело, замятюжило до самого перекрытия. Взяли в руки лопаты, но лопатами не смогли докопаться теперь уже до едва слышного, с каждой минутой слабеющего стона. Пришлось взяться за ломы и кирки, ими-то разворотили весь смерзшийся ход сообщения и в его засугробленной горловине увидели перехлестнутую портупеей шинель и приподнятую, засыпанную снегом шапку-ушанку.