Ивница

Зимняя заря, она всегда пугает своей зловещей насупленностью, от нее обычно отворачиваются, боятся ее обжигающего дыхания, но на этот раз обхватившая полнеба заря не была такой угрожающей, на нее можно было смотреть, не прячась в приподнятый воротник шинели, хоть она и кололась задиристым утренним морозцем, пощипывала не прикрытые подшлемником щеки. Я смотрел, вернее, всматривался в лицо припавшей на кабину недвижимо багрянеющей зари и видел ее такой, какой видел над пряслом отцовского замятюженного огорода. Та же малахитовая озерная прозелень, тот же стынущий сок рябиновых, не склеванных воробьями ягод. А когда стало подниматься незрячее, как бы в колодезь опущенное солнце, прозелень остались только на кабине да на бортах взвизгивающего колесами грузовика.

Не заметили, как выкатились из лесного, еще нетронутого восходящим солнцем урочища. Пошли степные, обвытые голодными ветрами роспади. А по роспадям – давно я их не видел – хатенки обездоленных войною воронежских сел и деревень. Потом стали попадаться укутанные в заношенные вязаные платки пожилые и молодые женщины, и все с деревянными вскинутыми на плечи лопатами. Стало ясно, кому мы обязаны широко расчищенной, устремленной на восходящее солнце дорогой.

– Бабыньки! – крикнул, помахивая варежкой, покачнувшийся на своем деревянном сиденье старший сержант Ковалев. – Как вы, бабыньки, без мужиков-то обходитесь?

На мои ватные стеганые колени упал комок рассыпчатого снега – бабыньки не оставили без внимания соблазнительный крик старшего сержанта.

Не останавливаясь, не замедляя хода, проскользнули мы сквозь строй приподнятых лопат, подразнили баб и – скрылись, а бабы, они, наверно, думали – всякое ведь бывает – о встрече со своими сужеными. Выпадают такие встречи, только не на всех, видно, дорогах.

14

Солнце всходило и не могло взойти, не могло выкатиться из-за снежных завалов и, обессилев, замшилось, не обрадовав своим светом ни окон стоящих при дороге хатенок, ни сидящих на телеграфных проводах зябких воробушков. Одна только птичка чему-то радовалась, птичка эта легко подпрыгивала, и вся она – как анисовое яблоко. Снегирь. Я узнал его сразу, но боялся назвать по имени, боялся потревожить в себе другого снегиря, снегиря моего детства, но так уж случилось – потревожил. И не понять: то ли от встречного ветра, то ли от нахлынувших воспоминаний на глаза навернулась слезинка. Она дрожала на ресницах, я увидел ее, чистую, блескучую, а увидев, устыдился и смахнул вместе со снегирем… За пазухой заворочался кот, высовывал голову, высунул и замяукал, учуял живой дух – мы въезжали в большой населенный пункт. Почему-то думалось: в нем-то мы и должны остановиться. И – остановились. Из незастекленной кабины мешковато вывалился замполит, он прикомандировался к моему взводу и, вероятно, только потому, чтоб быть поблизости со своим генацвали.

– Товарищ лейтенант, куда мы приехали? – оглядывая нетронутые войной засугробленные хаты, спросил мой ординарец, ефрейтор Заика.

Я сам не знал, куда мы приехали, я был удивлен, подавлен райской тишиной не такого уж глубокого, прифронтового тыла. Выручил меня старший сержант Ковалев, он авторитетно заявил, что приехали мы на новые позиции.

– Займем долговременную оборону…

– А где мы ее будьмо займати? – поспешил осведомиться всерьез воспринявший авторитетное заявление старшего сержанта, соблазненный уж больно выгодными позициями Тютюнник.

– У баб под паневами.

Тютюнник до баб не очень-то был охоч, по крайней мере, в кармане его гимнастерки не хранилось никаких фотокарточек, возможно, он был женат, но и о жинке своей ни разу не обмолвился. Таким образом, старший сержант выбрал неподходящий объект для долговременной обороны. И все-таки Тютюнник не стал возражать, на худой конец он согласен и под паневой посидеть, лишь бы снеданок да вечерю вовремя привозили.

– Командира второго взвода к командиру роты! – прокатился по широкой, выскобленной лопатами улице подхваченный чьим-то басом голос сержанта Афанасьева.

Придерживая пляшущую на бедре туго набитую кирзовую сумку, я всем существом своим (как это делал лейтенант Аблов) подался вперед, легко добежал до машины, возле которой стоял младший лейтенант Заруцкий, и по всем правилам строевого устава доложился о прибытии. Младший лейтенант был весьма польщен проявленной мной дисциплинированностью. Он сам приложил к ушанке руку, как-то неестественно оттопырил большой, засунутый в напалок рукавицы слегка согнутый палец. Потом раскрыл планшет, по засунутой под его целлулоид карте я узнал, что мы находимся в Левой Россоши.

– Может создаться такое впечатление, что мы вышли из поля зрения противника, – как всегда размеренно и вкрадчиво, начал говорить младший лейтенант, – на самом деле противник следит за каждым нашим шагом, поэтому комбат приказал немедленно рассредоточиться…

– Как рассредоточиться?

– Разрешено войти в хаты.