Ивушка неплакучая

Когда книги, созданные хорошим писателем за многие годы, собираются его руками в общий продуманный ряд, особенно наглядно выступает их кровное родство. Живой мир, вызванный силой воображения, жаром сердца, богатством трудно обретенного опыта, раскрывается во всей широте, в многоцветье, в единстве, а токи, незримо питающие его, становятся явными для внимательного глаза. И во всем этом отчетливо прорисовывается в самых выразительных и главных своих чертах духовный и творческий облик самого художника. Он предстает одновременно и в нынешней зрелой завершенности, и в процессе становления — от одной книги к другой, и в каждой из них все ясней проступает его связь с почвой, его породившей, и временем, которое его сформировало.

Михаил Николаевич Алексеев родился и вырос в селе. Называлось оно Монастырским и лежало юго-западнее Саратова — в сторону Баланды и Аткарска. В отличие от степных, по преимуществу саратовских волостей, родное село будущего писателя окружали леса, овраги, болота. В полуверсте от Монастырского находился омут, прозванный Вишневым. Вокруг разбросались помещичьи вотчины — чаадаевская, салтыковская, шереметевская.

Но предки алексеевских земляков не знали тягот «крепости» даже в самые лихие времена. Жили они, как видно по названию села, на монастырской земле, в глухом и дальнем лесном углу и власть монашескую над собой не больно признавали. О божьих слугах вспоминали раз в году, по осени, когда приходила пора отправлять в монастырь очередной обоз с годовым оброком. В остальное время жили своим порядком, помаленьку крепили хозяйства и многие успели выкупиться на волю еще до реформы.

Прадед писателя — николаевский солдат, тянувший лямку все положенные по тем временам четверть века и прихвативший под конец службы Крымскую кампанию, — вернулся в Монастырское с молоденькой женой. Буквально выкрал он семнадцатилетнюю дворовую девчонку (разумеется, с ее согласия) у какой-то не то полтавской, не то харьковской помещицы. В приданое мужу-москалю принесла Настя на его родину звонкие украинские песни, умение стряпать невиданные в этих местах галушки и еще любовь к садам, к буйному весеннему вишенному кипению, к тяжелой румяной сласти наливных яблок. С легкой ее руки всех монастырцев захватило повальное увлечение садами. За то «по-уличному» прозвали Алексеевых Хохловыми, или попросту «Хохлами» И, наверное, не случайно в повествовательной манере автора «Вишневого омута», «Карюхи», «Ивушки неплакучей» то и дело слышатся песенные, романтические интонации, характерные для традиционной украинской прозы. И отсюда же скорее всего — истоки алексеевского юмора.

Душу мальчика питали две волны.

Одна поднималась от самой земли, от привычного крестьянского быта, труда, обихода. Михаил Алексеев застал последние дни старой единоличной деревни, пережил злобные срывы отца, приходившего в отчаяние от вечной нужды, успел впитать в душу горечь безысходности, тяготевшей над мужиком. Отсюда, к слову, драматизм «Карюхи» да и других алексеевских сочинений, обращенных к сельской жизни предреволюционной и предколхозной поры.

Но из тех же родников пробивались иные, светлые струи. Они несли дыхание жизни, приобщали к радости и красоте крестьянского труда. Будущего писателя еще малышом ввел в этот мир дед-садовник. Его добрые руки умели пестовать яблони и ласкать ребятишек, он знал поименно каждую птаху и травинку.

От дедовых уроков, от птичьей щебетни, звеневшей в его саду, вошло во все книги Михаила Алексеева, и прежде всего в «деревенские» его сюжеты, проникновенное чувство приобщенности к природе. Органичность этого чувства уловил еще Николай Асеев — один из самых первых читателей и ценителей «Вишневого омута», откликнувшийся на выход этой книги. И все это, вместе взятое, — суровая проза крестьянской жизни и ее поэзия, неотделимая от всего огромного, вечно живого мира, — и есть та первая, вспоившая будущего писателя волна.

А вторая волна нахлынула извне. Алексеев родился в тысяча девятьсот восемнадцатом году, первое осознанное воспоминание связано у него с трехлетним возрастом, то есть с 1921 годом. И не удивительно, что это воспоминание — о голоде. В «Вишневом омуте», на тех его страницах, где изображаются первые шаги маленького Мишатки в большой мир, мы найдем множество обстоятельных «кулинарных» рецептов на предмет употребления в пищу слезок, косматок, щавеля, дягиля, столбунцов, чернобыла и прочего «подножного корма», спасавшего едва дождавшихся весны ребятишек от голодной смерти в том лютом для Поволжья году. И смерть Ленина запомнил шестилетний Михаил, и вступление семьи в колхоз — было это в тридцатом. Старую Карюху отец отводил на общественный двор ночью, чтобы не слышала мать; она все-таки услышала и всполошила ребят истошным воплем. А через несколько дней двенадцатилетний мальчишка шел по крестьянским дворам: школьная комсомольская ячейка разослала учащихся агитаторами за колхоз.