Из 'Автобиографии'

Учитель напоминал нам о том, что гражданские свободы Рима были проданы с молотка не за один день, — наоборот, их покупали медленно, постепенно, понемножку, из-под полы; сначала за них давали немного зерна и масла самым бедным и обездоленным, потом зерно и масло раздавали избирателям, которые были уже не столь бедны, а потом все то же зерно и масло раздавали направо и налево — всем, кто мог продать свой избирательный голос. Словом, было то же самое, что происходит и в нашей истории. Вначале мы — по справедливости и с честными намерениями — давали пенсии тем, кто этого заслужил, инвалидам Гражданской войны. С этого честные намерения начались, и на этом они окончились. Мы внесли множество самых неожиданных добавлений в пенсионный список, причем наши цели опозорили военный мундир и законодательные органы, которые голосовали за эти добавления: ведь единственной причиной этих дополнительных списков была покупка избирательных голосов. Опять все то же самое: зерно и масло за обещание содействовать окончательному ниспровержению республики и замене ее монархией. Монархия победит так или иначе, даже и без этого, но это представляет для нас особый интерес в том смысле, что в огромной степени приближает день ее победы. У нас имеются два условия, которые были в Риме баснословное богатство с неизбежно следующей за ним коррупцией и моральным разложением, а также состоящие из зерна и масла пенсии, — то есть, иными словами, подкуп избирателей. Все это лишило гордости тысячи не устоявших перед соблазном людей и превратило их в нищих, охотно и без зазрения совести принимающих подаяния.

Достойно удивления, что физическая храбрость встречается на свете так часто, а моральная храбрость так редко. Года два назад один ветеран Гражданской войны спросил меня, не хочется ли мне когда-нибудь выступить с речью на ежегодном съезде Великой Армии Республики. Я вынужден был признаться, что у меня не хватит духу отважиться на такое предприятие, ведь мне пришлось бы упрекать старых солдат, что они не возмущаются нашим правительством, которое покупает голоса избирателей за места в пенсионном списке, тем самым превращая остаток их доблестной жизни в одно сплошное позорище. Я мог бы попытаться произнести эти слова, но у меня не хватило бы смелости, и я потерпел бы полное фиаско. Я бы являл собою жалкого морального труса, который пытается осуждать толпу существ той же породы людей почти столь же робких, как он сам, и ничуть не хуже его.

Да, так оно и есть — морально я так же труслив, как и все прочие, и все же мне кажется удивительным, что из сотен тысяч бесстрашных людей, не раз встречавшихся лицом к лицу со смертью на кровавых полях сражений, не нашлось ни одного человека, у которого хватило бы смелости открыто предать анафеме законодателей, низведших его до уровня жалкого прихлебателя, выпрашивающего подачки, а также изданные ими ублюдочные законы. Все смеются над нелепыми дополнениями к пенсионному списку, все смеются над самым нелепым, самым бесстыдным, самым откровенным из всех этих законов, над единственным открыто беззаконным из всех этих законов — над бессмертным приказом № 78. Все смеются — втихомолку, все глумятся — втихомолку, все возмущаются — втихомолку; всем стыдно смотреть в глаза настоящим солдатам, — но никто не выражает своих чувств открыто. Это вполне естественно и совершенно неизбежно, ибо человек вообще не любит говорить неприятности. Таков его характер, такова его природа; так было всегда. Природа человека не может измениться: до тех пор пока человек существует, она никогда не изменится ни на йоту.

[КЛАРК, СЕНАТОР ОТ МОНТАНЫ] [207]

25 января 1907 г.

Третьего дня под вечер один из моих близких друзей — назовем его Джонс — позвонил мне и сказал, что заедет за мной в половине восьмого и повезет меня обедать в Юнион-Лиг Клуб. Он сказал, что отвезет меня обратно домой, как только я пожелаю. Он знал, что, начиная с этого года — и до конца моих дней — я взял за правило отклонять вечерние приглашения, во всяком случае, те, которые связаны с поздним бдением и застольными речами. Но Джонс близкий друг, и потому я без особого неудовольствия согласился нарушить для него свое правило и принять приглашение. Впрочем, это не так: я испытал неудовольствие, и к тому же немалое. Сообщая, что обед будет иметь приватный характер, Джонс назвал в числе десяти приглашенных Кларка, сенатора от Монтаны.