Из блокады (СИ)

Мы вклинились в толпу — люди освобождали дорогу. Вдруг мы попали в плотное кольцо, нас окружили клыковские парни. Лишь казалось, что они безоружны, мужчины достали из-под курток кто нож, кто самострел, а двое держали в руках обрезанные ружья. «Молодец, Олежка»: хлопнул меня по плечу дружинник Серёга. Зелёный платок обмотан вокруг головы, из-под него выбиваются пряди слегка тронутых сединой волос, а борода встопорщилась — такого можно испугаться, даже если он без оружия, а нас обложил десяток похожих на Серёгу головорезов.

— Бегом, к Северным воротам, — велел дружинник, и мы побежали. Теперь моя спина прикрыта. А что, может, и до ворот доберёмся? А там, глядишь…

Створки приоткрыты, за ними — свобода, а на пути к ней встал Клыков: ноги широко расставлены, на плече пулемёт. Рядом с командиром пятеро. Эти тоже вооружены по-настоящему. А барачники уже близко.

— Клыков, — заорал Пасюк, — Ворота закрыть, никого не выпускать! Или повешу!

— Вот, дурак, — сказал Клыков негромко, а потом заорал в ответ. — Ты кто такой, чтобы мне приказывать?! Катись ты в лес, крыса помойная! Лучше к мутантам, чем вас, свинопасов охранять, и уже нам: — Чего встали? Давай быстрее! Долго вас ждать?

Пасюк, почуяв неладное, юркнул за спины барачников, а те замерли, увидев смотрящий на них чёрный зрачок пулемёта. Мы бросились к воротам. Тут до Асланяна и дошло, что сейчас он попадёт за Ограду.

— Отпустите, — заверещал он. — Вы не понимаете. Я должен быть в Посёлке.

— Не скули, — оборвал его Степан, и грубо вытолкал за ворота.

Едва нас укрыли деревья, я повалился на землю, и пил, пил, пил из лужи дождевую воду. Глотал до тех пор, пока живот не переполнился, а горло всё равно осталось сухим и шершавым.

Повисла неловкая тишина: слышится лишь тяжёлое дыхание, и шорох листьев. А на лицах дружинников растерянность. Совсем недавно я так же смотрел на оставшийся за спиной Посёлок. Тогда казалось — всё кончено, за Оградой человек жить не может. Теперь я знаю, что это враньё, а эти люди ещё не знают.

— Отпустите, — жалобно попросил Асланян. — Вы не понимаете, что натворили. Без меня Пасюков натворит бед.

— Это ты ни черта не понимаешь! — рявкнул Клыков. — О чём думал, когда связался с этой мразью? Пасюк тебя не трогал, пока я был в Посёлке! А сейчас за чью спину спрячешься? Ни ментов, ни армии — полный ноль! Ты и нам без надобности, иди, если думаешь, что тебя пустят за ворота. Скорее, шлёпнут, чтобы не мешался, а людям наврут, будто мы. Никому ты больше не интересен.

— А как же Ограда? — зашептал Асланян. — Что же ты наделал, Клыков. Давай вернёмся вместе… ты должен охранять Посёлок! Ты обязан…

— Дурак, — сказал Клыков.

— Что об этом думать, — сказал я. — Теперь там рулит Пасюков, пусть и охраняет. А у нас полно других проблем.

— А ты, Олегжка, молодец, — похвалила Ольга. — Здорово разыграл там, на площади. Даже я поверила, что ты Степана, того…

— Да уж, — ухмыльнулся Белов, — я тоже, грешным делом, решил, пока ты про сапоги не стал ныть. Кстати, возвращай мою обувь.

— Да ладно, возьми, — я не стал объяснять, что до последнего сомневался. Не верилось, что у меня получится. Честно, всё само вышло; разве такое спланируешь? Каждый надеялся, что у него будет шанс переиграть ситуацию в свою пользу. И вооружённые дружинники оказались кстати: тоже, ведь, к чему-то готовились, и Ольга с Ренатом пришли, и Клыков сумел раздобыть пулемёт… Нет, возможности спланировать такое у меня не было, но если думают, что я замыслил этот финт загодя, пусть так и будет.

Я вздохнул, и обул свои отвратительно-мокрые и холодные сапоги. После того, как Степан залез в них грязными ногами, они стали грязными и скользкими ещё и изнутри.

— Что дальше? — спросил Степан.

Я не сразу понял, что это он ко мне обратился. Так получилось, я здесь единственный, кто хоть немного знает лес, мне и командовать. Ох… ну, ладно.

— Проще простого, — беспечно сказал я. — Плёвое дело, вообще-то. Пойдём в Ударник, там наши, а главное — там оружие. А после уж — к эшелону!

День десятый

— Не расслабляйся, парень, — Серёга несильно пихнул меня в плечо. — На-ко вот, хлебни.

Легко сказать: «не расслабляйся». Глаза таращатся в темноту, и ничего, кроме этой темноты, не видят. Ни тварь, ни человека не разглядишь, пока они совсем близко не подберутся, а если подберутся, будет поздно рассматривать. Попробовал я по-своему, как научил дядя Дима, но услышать лес не получилось.

Вокруг много людей. Они не придают большого значения эмоциям, изливают их, как факелы изливают зыбкий и тусклый свет, но, в отличие от факелов, ничего не освещают, а, наоборот, окутывают в туман. Другим этот туман не виден, я тоже его не вижу, зато чувствую. В Посёлке не так, там всё будто утонуло в киселе, а здесь клубится лёгкая, почти незаметная, дымка. Но я устал, выжат до последней капли, мне трудно пробиться даже сквозь такую хлипкую завесу.

Я взял предложенную Серёгой фляжку, и сделал хороший глоток — не сильно помогло, хотя дрожь унялась. А мысли петлёй возвращаются во вчерашний день. Забыть бы и успокоиться, да не получается.