Из блокады (СИ)

Тут барачник и понял: пришла пора отчаянных поступков! Трясся человечек, сидя на полу; голова виновато поникла, лицо перекривилось в страдальческой гримасе. А в следующий миг Суслик, завизжав, как баба, изо всех сил дёрнул меня за ноги. Хорошо, что комнатёнка крохотная, иначе рухнул бы я на пол, а так лишь спиной навалился на стену. Дальше и вовсе удачно получилось: брыкнул ногой, сапог впечатался в физиономию. Потом я ещё пару раз, от избытка чувств, двинул Суслика — по рёбрам да по уху. К тому времени барачник лежал на спине, прижав руки к носу, а из-под ладоней хлестала кровь. Суслик выглядел жалко и беспомощно, такого и бить не в радость. Но пистолет лучше держать наготове — ну его к чёрту, непонятно, что на уме у этого психа!

Плохо, что я один. Знал бы, чем обернётся…

С этим хлюпиком я легко справлюсь, не в том проблема. Проблемы начнутся, когда на шум прибегут барачники. Ладно, понадеемся на то, что здесь не принято соваться в чужие дела.

Собрал я рассыпанное железо обратно в рюкзак, мешочек с хмелем положил в карман. Эх, даже наручников с собой нет; я и помыслить не мог, что пригодятся. Мне, хотя бы верёвку.

— Ну, — я закинул рюкзак на плечи, — вставай, руки за спину, и чтоб никаких больше глупостей.

— Ты же бде дос сдомал, — захлюпал Суслик.

— Не плачь, — успокоил я, — не долго тебе мучиться, виселица вылечит. Вставай и топай.

Ливень припустил нешуточный, ветер срывает капюшон, а вокруг темень — за десять шагов ни черта не видно! Суслик идёт впереди, руки за спиной, я в двух шагах сзади. А чтобы у барачника даже мысли дурной не возникло, я время от времени подталкиваю его стволом пистолета в спину. Напоминаю: не глупи, мол, я на стороже. А голова одним занята — не оступиться бы, не грянуться в слякоть.

Безлюдье: кому придёт в голову гулять ночью под дождём? И всё ж не перевелись любители прогулок на свежем воздухе — около ворот я разглядел едва заметные в темноте силуэты. Кажется, двое. Мне-то что за дело? Ждут кого-то, и пусть ждут.

— Братишка, табачком не богат? — прозвучал гундосый голос.

И оба, вразвалочку, ко мне — один справа заходит, второй слева. Не дурак, понимаю, что попал на крысюковский гоп-стоп! Но в Посёлке, где мента Олега Первова каждая собака знает? Вы, наверное, перепутали, кого-то другого ждали? На всякий случай, стараясь, чтобы получилось вежливо, говорю:

— Мужики, освободи дорогу. Милиция!

— Нет, так нет. Чего ругаешься? Мы нормальные слова понимаем! — а сами ещё на шажок приблизились. Точно, будут бить!

— Суслик, замри, — говорю, а сам затвор пистолета передёргиваю, чтобы показать: не лезьте, себе дороже выйдет.

Остановились крысюки. Хотите приключений? Сейчас…

Ох, ё… ошибочка вышла! Бить меня не собирались. Они хотели меня убить. Эти двое отвлекли, а третий сзади подобрался — в кустах сидел, что ли?

За спиной послышался звук чавкающих по грязи сапог, я дёрнулся, но обернуться не успел. Точно, везунчик я! Убийца всадил нож в набитый железом рюкзак: то ли моё движение сбило его с толка, то ли в темноте не разглядел, куда бьёт. Лезвие бандитского ножа сломалось, но толчок получился чувствительный. Я развернулся, ноги заскользили по раскисшей земле, и мне помогли рухнуть плашмя в грязь. Фонтан брызг, лицо ткнулось в мокрую траву, и пронеслась дурацкая мысль: «чёрт, куртка-то новая, на куски порву гадов!»

Приподняв голову, я увидел, что Суслик норовит удрать. Куда? Всё равно найдём! Но бежать от меня — наглость! Я кричу: «Стой, гад, стрелять буду!» Выстрел, а следом — сухой щелчок. Осечка! Так бывает — патроны старые — но почему сейчас, чёрт возьми? Ведь уйдёт!

Передёрнуть затвор я не успеваю, что-то падает мне на спину. Гундосый барачник пытается вырывать пистолет — пальцы хрустят, я рычу сквозь стиснутые зубы, но оружие не выпускаю. Капюшон сорван, горячее дыхание в затылок, чесночный перегар, тихая сдавленная брань. Кто-то хватает за волосы, тянет. Прижимаю голову к земле. Трава щекочет лицо. Вода и грязь во рту.

— Чего копаешься, кончай его! — командуют из темноты.

— Давай сам, у меня перо сломалось, — хрипят над ухом.

Сгибаю в колене левую ногу, рука тянется к сапогу.

— Вертится, гад! Чего уставился, режь!

Дотягиваюсь. Нож на месте.

Крепкий удар по затылку. Искры из глаз, лицо вжалось в землю. Не могу вздохнуть — ноздри забила слякоть.

— Чего стоите? Помогайте! — сипят над ухом.

Сжимаю рукоятку ножа.

— На, сука, получи! — гундосят рядом.

Удар по рёбрам. Воздух со свистом вылетает из груди. Судорожный вдох!

Нож в руке. Бью наотмашь за спину. И ещё раз. И ещё. Лезвие без труда входит в мягкое. Хрип. Булькающий звук. На затылок льётся густое и тёплое.

Скинуть со спины тяжесть. Вскочить на ноги — чёрт, в голове стучит, колени подгибаются. Передёрнуть затвор пистолета, чтобы вылетел негодный патрон.

— Ментяра, сука, Ваську зареза-а-ал!!!

Барачник, что напал сзади, теперь лежит на боку, ноги поджаты, а руки размётаны. Двое поодаль, и патронов у меня два. Значит, промахиваться нельзя. А если снова осечка?

— Кто следующий, — выплёвываю сквозь частое дыхание, — а ну, подходи.