Из блокады (СИ)

— Ну, здесь ты загнул, — подал голос Антон. — Лично я вымирать не собираюсь. Мне пока нравится двигаться, есть и размножаться.

— Всем нравится. Да не у всех получится, — неожиданно поддержал учёного Сашка. — С лесом мы справляемся, а как быть с голодом? Сейчас каждый, кто ещё кое-как работает, кормит двух стариков или больных. А будет хуже, гораздо хуже, потому что Хозяин даже неизлечимых приказал выхаживать! Прошлые грешки замаливает! Лесники, рискуя жизнью, хмель собирают, а им лечат тех, от кого и пользы никакой. Помирать они не торопятся, а кушать им подавай! Зато работяги живут впроголодь, а скоро узнают, что такое голод. Тогда самое страшное и начнётся.

— Да-а, — Партизан, сощурившись, посмотрел на Сашку. — Я и не знал, что ты шибко умный. Ладно, прохвессор, у него мозги набекрень. А ты, Зуб, чего предлагаешь? Выгнать дармоедов из Посёлка, чтобы всю еду случайно не сожрали? Может, сделаем ещё лучше — на мясо их пустим? Тогда и польза выйдет! Архип, ты хочешь, чтобы мы тебя скушали? Сам-то не молодой уж.

Хотел было и я словечко вставить, за Сашку, приятеля моего, заступиться, да ничего не сказал — не придумалось хорошего ответа. Вроде бы, всё правильно, только почудилась мне в Сашкиных словах какая-то неправильность. А профессор заоправдывался:

— Я просто говорю, как обстоят дела. У животных, если всем выжить нельзя, остаются сильные особи. Но мы-то не звери. Мы — люди. Потому и вымираем.

— Ладно, — успокоил профессора Антон, — авось как-нибудь выдюжим. Ты, Архип, главное, не бойся. Тебя не съедят пока. Чего там есть? Кожа да кости, подавиться можно. Опять же, и пользу приносишь — детишек учишь. Глядишь, умными, как ты, станут.

— Петрович, я давно хотел спросить, — соскочил с неприятной темы Партизан, — как тебя угораздило в Посёлке оказаться? Умники больше по городам жили.

— Так вышло, — неохотно проговорил Архип. — Видно, у кого-то на дороге встал. Не повезло… Чего лыбитесь? Тогда многие брали, а они ко мне прицепились!

— Значит, за взятку, — подытожил Сашка. — Что-то такое я предполагал. И много брал?

— Не так, чтобы очень. С дурака одна сумма, с умного — другая. Ежели ты не способный к обучению балбес, так, хотя бы, плати за то, что я трачу на тебя своё время. Что тут не правильно?

— Да нет, всё правильно, — сказал Сашка. — Значит, с умных денег не брал?

— А где ты там умных видел? Кого надо, я научил, хорошо научил, а про остальных и говорить не хочу.

— Интересно вы там жили, — сказал я.

— Ничего-то ты, Олежка, про ту жизнь не понимаешь, — ухмыльнулся Леший. — На самом деле она была не столько интересная, сколько дурная. Может, и правильно, что нас бомбанули…

— Всё, захлопните рты, — прошипел Партизан, — Кажется, пошло дело.

Не надо трепаться о не имеющих сейчас никакого значения вещах, чтобы хоть чем-то законопатить паузы, в которые иначе заползёт страх. И шорохи за окном больше не пугают, потому что началась охота. Стёрлось из памяти, как я подскочил к окошку. Только что разговаривали, неспешно выпуская облачка табачного дыма, и вот я вглядываюсь в контуры деревьев, чернеющие на фоне чуть посветлевшего неба, в силуэты домов, и в потустороннее сияние, которое сделалось значительно ярче.

Закричал волколак, ему ответил другой, и грянула какофония. Чёрный силуэт заслонил оконный проём. Я отпрянул — сквозь решётку протиснулась грязная, поросшая рыжим свалявшимся волосом, лапа; когтистые скрюченные пальчики почти коснулись моей груди. Пахнуло мокрой псиной и падалью. К решётке приникла слюнявая оскаленная пасть, клацнули жёлтые клыки, на меня уставился пылающий красный глаз.

На секунду вернулся страх, но только на секунду. Волколак там, я здесь — лапы коротки, меня достать. А ещё у меня автомат. Это веский аргумент, если у противника нет автомата. Стреляю — тварь опрокидывается в темноту.

На дверь и на окна сыплются удары.

— Эх, началось! — довольно восклицает Леший. — Повеселимся!

— Со смеху не лопни, — отвечает Партизан.

Это не бой, а бойня. Архип у двери, остальные защищают окна. Иногда, если неосторожная тварь подставляется, гремят выстрелы. На место страха пришёл не менее пугающий наэлектризованный азарт. Услышав скулёж и визг подранков, я смеюсь, лесники подбадривают меня и друг друга, а сами считают, у кого больше трофеев.

Это странно и непонятно, но я и представить себе не мог, что охота — это так весело!

Неожиданно обрушивается тишина, такая, от которой звенит в ушах. Потом я начинаю слышать шорох листьев, и редкую дробь дождя по металлическому карнизу. О недавнем бое напоминают нетерпеливая дрожь в руках, частое дыхание, и едкая пороховая гарь. Словно кто-то щёлкнул выключателем; вместо бесшабашного пугающего азарта — равнодушная усталость.

— Перекур, парни, — говорит Леший. — Ушли, тварюги!

— Не ушли, — скалится Партизан, доставая из ружья стрелянные гильзы. — Затаились. Ничего, нам бы дождаться света, тогда и поохотимся. Антон и Олег, лезьте по-молодецки, на крышу. Оттуда гляньте, что делается за домом.

Трухлявая лестница привела на чердак, а потом, через дыру, мы пролезли на карниз.