Из дневника. Воспоминания

Он прошел в ЦДЛ, как проходит свет – неизвестно как, сквозь стены. Нет, существует подробный рассказ, как его не пускали и как он все-таки прошел – гордо, спокойно, окруженный друзьями, великолепно одетый. Сел в первый ряд. Его без конца фотографировали, больше чем АТ[Александра Трифоновича]; узнав, что он – в зале, не явился кто-то из членов правительства; шпиков был полон зал; по аппарату один передал: «Докладывает Петров. Он пришел. Наших в зале 100». Вдова просила, чтобы не выступал Сурков – он выступил первым; просила, чтоб Дементьев – он представил речь на бумажке – не позволили. Лакшину тоже… Но все таки Ал. Ис. вырвал похороны у них из рук. Когда остались только родные для прощания – вдова взяла под руку Ал. Ис. и подвела ко гробу; он перекрестил А. Т. Поехал на кладбище. Когда он садился в машину – вокруг стояла толпа. На кладбище у могилы впереди были уж только друзья, а те – поодаль; Ал. Ис. бросил первый ком.

Потом он повел Марию Илларионовну – и поклонился могиле Хрущева. И все это запечатлено на сотнях фотографий.

А через 2 дня он написал чудесную страницу о похоронах, о том, как убили Твардовского…⁵⁴

За границей кто-то назвал ее Элегией. Скорей бы передали, но и тут она уже пошла великолепно.

«Красавец – человек» – все умеет.

На похоронах был инцидент: когда митинг в ЦДЛ объявили закрытым, сзади из зала раздался голос. Встала девушка: «Неужели никто не скажет правды?» И все уходящие остановились, стало тихо, и она тихо и торопливо произнесла: «Говорят, что замечательный поэт, а ведь последняя поэма не напечатана; а «Новый Мир» разогнали, и рот ему заткнули насильно и раньше, чем он закрыл его сам». Никто не поддержал. Но и тычков не было. Только какие-то укоризны: «зачем вы нарушаете».

Сегодня забегал и скороговоркой сообщил, что принимает меры для добычи увеличительного стекла. Мне это было скорее неприятно: жалость, чувство долга.

А как великолепно он написал о Твардовском. Новая у него струна – не грозная, а лирическая.

(Речь, жалко, испортил… И предыдущее о вручении у него дома было мелковато и вяловато.)

А это опять взлет.

Вчера исполнился год его сыну.

18 января 1972, Москва, понедельник. Против Ал. Ис. дурацкая статья в «Лит. газете» – насчет тетки, которая живет в нищете. И что его отец был помещик. Составлено так глупо, что даже крупицам правды, там заключенным, никто не поверит. Он, к счастью, смотрит не трагически; уязвлен только ложью об отце, который умер от случайной раны на охоте, а не от боязни красных, как там изображено⁵⁵.

На вручение знаков нобелевского лауреата в Москве он все еще надеется.

10 марта 72 г., пятница. Переделкино. Говорят, в «Лит. газете» лежит народный гнев против классика, давно заготовленный. Эти грязные статьи в газетах – не подготовка ли это к нашей вечной разлуке?

Видела его раза 2 мельком. Одержим, тороплив, прекрасен.

Он весь, как Божия гроза…⁵⁶

Ко мне добр, хлопочет о приборе.

20/I суббота, Москва. 73. В прошлый мой приезд в Москву был на лету классик. Минут 6. Какая для меня радость – видеть его. Для меня он всегда – свет. Горячие руки, синие глаза, спешка, действие. Он и за 6 минут умеет обогревать и заряжать меня, хоть я и понимаю, что мною он не занят… Правда, пробует добыть новый прибор. Это ложный путь; нужна, вероятно, лупа. Он тоже несколько удивлен медленностью, хотя из доброты ко мне, постоянной, милой – не торопит. И с такою щедростью сказал:

– Когда вы кончите, я сразу хоть 2 дня буду читать!

Как рублем подарил. Ведь для него 2 дня – что для другого подарить 2 года.

21 февраля 73, среда, Переделкино. Нат. Ал. Решетовская написала воспоминания, в которых пишет, будто мою «Софью» в «Новый Мир» приносила Р. Д. [Орлова] (!) тогда же, когда и «Ивана Денисовича»; что Твардовский выбрал «Ивана Денисовича» – но это, дескать, меня с Ал. Ис. не поссорило.

Я сказала – и мое mot⁵⁷ имело успех – «пережить свою жизнь каждый из нас еще как-нибудь может, но пережить воспоминания о ней – нет»…

10 июня, четверг, Москва, «Светловы»⁵⁸. Я здесь уже 10 дней. Классика не видела ни разу, его новых родных – много раз. Алю не видала, но мать, отчима, Диму⁵⁹ и Ермолая.

Живу как в осажденной крепости. Уговор с самого начала: никого в квартиру не впускать, кроме своих друзей, окликая. Хозяева приходят с ключами.

Три раза ломились в квартиру несомненные посланцы т. Андропова⁶⁰. Все 3 – когда я одна.

Днем.

1) 2 или 3-го июня.

– Откройте!

– Простите, я здесь чужая, не могу открыть.

– Вы здесь стирку устраиваете, а нас заливает.

– Я сижу и пишу.

Два голоса, мужской и женский. Я дверь не открыла. Они ушли, ругаясь. Я вызвала Люшу. Она все осмотрела: нигде ни капли воды.

– 5-го или 6-го, вежливый женский голос.

– Откройте, я из ЖАКТа, должна вручить квитанцию.

– Опустите, пожалуйста, в ящик.

– Нет, я должна лично.

Я не открыла. Ушли без ругани.

3) 8-го числа, позавчера. Звонок.

– Кто там?